вытащил его из апатичного состояния тлена. И период исцеления, постепенного принятия своей реальности был ближе всего к тому состоянию, когда он пребывал вне крайностей, когда он как будто лавировал в обоих мирах – в жизни и в анти-жизни. Но как ему было настроиться на это восприятие мира, когда кругом пылали яркие краски, стучали громкие звуки и выплёскивались острые чувства, как можно в таком мире поставить знак равенства между трагедией и юмором, между чёрным и белым, между правым и левым, между жизнью и смертью? Он надеялся в своих новых жизненных уроках достичь этого, иначе крайности его погубят, и он никогда не сможет покорить то состояние, что излучала его мраморная скульптура, а ведь это и есть – его предназначение!
Он не жалел ни времени, ни ресурсов, ни сил на свои эксперименты, он должен был приблизиться к состоянию своей скульптуры, чтобы возвыситься над всем миром, как бы пафосно это ни звучало. Так что ему приходилось откапывать старые связи, давать взятки, флиртовать или обманывать, чтобы достичь своих целей. И при этом он был полон энтузиазма, хотя достаточно скептически относился к некоторым своим урокам, ориентируясь на опыт Ланже, понимая, что у каждого свои методы, как отыскать гармонию между жизнью и смертью. Ему не подходила работа в голове, ему нужно быть на поле боя, только тогда он мог погрузиться в новый опыт полностью, хотя и осознавал, что это явно считается слабостью. Он понимал, всё можно прощупать и понять на ментальном уровне, но ему было нелегко концентрироваться над этой работой, от того он и избрал подобную тактику. И если сейчас обобщить его попытки познать тайны тёмной стороны жизни или основы анти-жизни, то можно примерно так описать накопленный им опыт:
Опыт нахождения рядом с мёртвыми телами вызывал в нём брезгливость и страхи, диктуемые инстинктом самосохранения. Мёртвые тела вызывают у здравого человека некое отторжение, это совершенно нормально, ведь у него не было опыта общения с трупами, кроме как официальных похорон родственников. Несколько раз он присоединялся к похоронным процессиям и наблюдал не только за неподвижно лежащим куском плоти, который в скором времени подвергнется разложению или сжиганию, но и за теми, кто пришёл проводить этот мёртвый груз в последний путь. Люди попадались разные, большая часть испытывала некую грусть и под воздействием общего удручённого похоронного состояния эта грусть усиливалась. Этих людей он называл нейтральными, от них не было никакого толку на похоронах для него. Его скорее интересовали те, кто никак не мог смириться со смертью их любимого покойника, и их скорбь давила на него своей интенсивностью. Он прямо ощущал эту тьму энергетических сгустков, что пыталась вырваться на волю и заразить всё и всех вокруг той болью, которую невозможно сдержать в себе без вреда собственной психике, без вреда собственному телу. Его передёргивало от этого внезапного ощущения их горя, от этого эмпатического слияния, и он мгновенно покрывался испариной и едва мог удержать равновесие. Их боль была тоскующей и уже прочувствованной, она не пробивала его насквозь своей внезапностью, хотя по интенсивности и не уступала той, что он ощутил на опознании тела.
Ему удалось присутствовать на одном опознании тела, где под видом лучшего друга он топтался вокруг родителей молодого парня, который разбился на мотоцикле. Из гей среды. Такой юный, такой жизнерадостный, такой красивый, чёрт, мир несправедлив, все это знают, но почему насильственная смерть кажется нам хуже той, которую приносят болезни? Только из-за уродливости тела? Боже мой, уродливость тела воистину является проклятьем этой жизни, это не должно принадлежать стороне жизни, пусть это скорее отправляется во тьму, думал он, когда перед ним лежало чуть ли не собранное по частям тело. Но лицо покойного почти не пострадало, оно отрешённо наблюдало за тем, что доступно лишь тем, кто познал анти-жизнь. Скорбь родителей была острой и пронзительной, как один уверенный удар ножом, попавший прямо в цель, и он пытался нащупать эту связь, что связывает генетически людей, насколько она калечит разум людей, когда её насильственно обрывают?
Почему человеку нужен кто-то, кому посвящать свою жизнь, почему так много людей привязывает к себе своих детей, свои вторые половинки, своих родителей? Незаменимых людей нет, он это знал, и только уход Райана заставлял его испытать что-то подобное горю этих родителей в морге. Чем его связь с Райном отличалась от связи этих родителей со своим сыном, размышлял он? Так тяжело прочувствовать всю эту гамму эмоций, что люди испытывают друг к другу, да даже к тебе самому, но он как эмпат пытался в эти моменты раствориться и впитать их боль. Мало кто сразу принимал смерть, когда она приходит внезапно, но если ты будешь жить постоянно с мыслями memento mori, не пропустишь ли ты саму жизнь? Да, когда этот момент настанет, даже если он и придёт неожиданно, ты как будто всегда знал, рано или поздно это произойдёт, я к этому готов. По сути, это было зрело, но стоило ли нам так часто думать о неизбежности смерти в ущерб жизни?
И когда он остался после опознания тела бродить по моргу, безмолвный холод этого замершего мира не давал ему упокоения, но слегка смирял, успокаивал, но без надежды, он просто осознавал в эти моменты права смерти на жизнь, просто как констатацию факта. И прав был Жан, морг был совершенно бесполезным местом для познания жизни или смерти, сюда уже приходят только смириться с тем, что смерть существует, она неизбежна, она повсюду, и просто принять её как данное. Просто перестать ей противиться, не призывать, но и не отталкивать. Морг был всего лишь стерильной версией кладбища, временным чистилищем перед тем, как выбрать свой путь в рай или ад, или в никуда, в зависимости, во что человек верил. Прогулки по кладбищам и моргам с лицезрением мёртвых тел дали ему отведать неизбежность смерти в смирённом режиме, а также остро прочувствовать те бесконечные волны боли, что люди излучают к своим мертвецам. Если убрать эти волны, мы ничем не будем отличаться от животных, которые думают лишь о собственном выживании (за исключением периода детёнышей, когда родительские инстинкты создают связь, или за исключением стайной жизни, когда каждая особь важна для выживания и рутины). И смерть станет обычным рутинным событием, как её воспринимают сотрудники похоронных бюро или больниц. Джулиан, в который раз осознал, привязываться плохо, это ставит нам слишком много ограничений, мы застреваем в тонне привязок и зависимостей, закрытые для всего остального.
