когда они кормят друг друга. Обмен энергиями – это нечто феноменальное. Это похоже на звуковые волны, на рев радио в жаркий день, на громыхание басов, колыхание горячего воздуха или мираж на дороге. Это как оптическая иллюзия, абсолютный феномен, когда воздух, кажется, изгибается, нарушая все законы светового шоу. У меня привилегия смотреть его из первого ряда. И, пока я смотрю, я могу даже называть это даром.
* * *
– Тебе нужно приехать ко мне, – говорю я Лили.
– Фотографии пришли, мне хватит.
– Это не то.
– Балкон – он и есть балкон, – обрубает она.
– Да, балкон, но очень красивый, – говорю я, изо всех сил стараясь не допустить до себя ее негатив. – А чего бы тебе не приехать? Я бы показала тебе, где живу. Побудешь несколько дней в Лондоне. Ты когда здесь последний раз была?
– Не знаю. С твоим отцом… – Я считаю секунды, и она добавляет: – Гадом.
– Лифт в доме есть, спать ты можешь в моей комнате.
– А ты где будешь?
– На диване. Да, в общем, все равно где.
– А как я на самолете полечу?
– Олли привезет в аэропорт. Дальше тебя сопроводят. Знаешь, колясочникам сейчас летать не проблема.
Она фыркает, и мне становится понятно, что мы ведем пустой разговор, и она никогда не приедет.
– Как там Олли?
– Нормально, – односложно отвечает она, закрывая тему, и выпускает дым.
– Дома?
– Угу.
– Куришь?
– Ну и что же?
Мы замолкаем.
– А может, мне самой приехать и тебя забрать?
Снова звук, похожий на фырканье, в трубке что-то шуршит, и на другом конце раздается голос Олли:
– Нечего тебе здесь делать, воровка. Чтобы ноги твоей здесь не было, а то смотри, закончу то, что начал, когда ты уезжала…
– Не смей с сестрой так разговаривать, клоун! – слышу я голос Лили. – Отдай трубку.
Не верится, что он сделает такое, но от его слов мне становится плохо.
– Дай ей трубку, – говорю я ему.
– Да, – снова отвечает она.
– У вас все в порядке?
Она смеется:
– А ты как думаешь?
– Лили, он за тобой ухаживает?
Хлопает дверь.
– Его дома почти не бывает, – более откровенно говорит Лили. – Он не получил те деньги, которые давали тебе. Не дали, а почему – не знаю, не спрашивай. Он Хью все жаловался.
– Хью мне об этом ничего не рассказывал, – говорю я, больше себе самой.
– Да и не рассказал бы. Хью всегда Хью.
– Раз он ничего не получает, значит, и не помогает?
– Ну, помогает немного.
– Я на эти выходные приеду.
* * *
На выходные я приезжаю к Лили. Я не была у нее дольше, чем положено. Олли я не боюсь, он мой брат, родная кровь, он ничего мне не сделает. А кстати, сделал бы? Стоит мне задать себе этот вопрос, как вспоминается его рука, сжатая на моей шее, его пальцы, сжавшие мне горло и чуть не порвавшие его. Это длилось всего несколько секунд, но оставило след и на моей коже, и в моей душе.
Я иду от автобусной остановки к дому и чувствую себя точно так же, как тогда, когда шла из школы домой: в животе неспокойно от предвкушения, в груди тесно от волнения. Так я жила каждый день. Тело всегда было жесткое, напряженное, а я даже не замечала этого, пока не уехала.
Внутри все подрагивает, я готовлюсь к нападению, в эмоциях полная ясность, физически полная неопределенность. Шторы опущены, дверь не заперта. Я вхожу и чуть не падаю. В доме настоящий бардак, но меня прямо-таки сбивает с ног дым. И застарелый, и свежий запах курева буквально висит в воздухе. Мойка завалена грязными тарелками и стаканами. Ни кастрюль, ни сковород не видно, а значит, никто ничего не готовит. Лили до мойки не дотягивается, а он и не думает мыть посуду. Из мусорного ведра валятся коробки и пакеты из-под готовой еды, и они уже воняют. Я включаю режим молчания: вытаскиваю пакет с мусором из ведра, несу его в мусорный контейнер и сразу же принимаюсь за уборку. Растения, которые я оставила на подоконниках, давно погибли. Я выношу их, мертвые, в горшках на улицу и ставлю прямо на землю. Это меня бесит. Правда, трава пока еще хорошо выглядит; по крайней мере, видно, что ее стригут.
Я чищу, прибираю, отскребаю. Загружаю посудомойку, привожу в порядок духовку, настолько заляпанную жиром, что меня чуть не выворачивает наизнанку от отвращения. Внизу никто не появляется. Я, думая, что одна в доме, вхожу в спальню Лили, не зная, чего ожидать. Здесь все не так плохо; хотя бы свой маленький клочок она еще может контролировать. Она спит, лежа в кровати. Я тихо обхожу комнату. Собираю в стирку грязные вещи. Подбираю чашки и кружки с пола у ее кровати.
Рядом стоит прекрасный зеленый куст алоэ; я смотрю на него и начинаю тихо плакать.
* * *
Я устала чувствовать себя тенью.
С работой уборщицы покончено. В Лондоне у меня появилось чувство, что я хоть и здесь, но отдельно от всех. В окружении людей, но без связи с ними, будто со стороны наблюдаю, как они живут, как будто они на ярком свету, а я – нет. Ночью я работаю, днем сплю, в общем, не живу по-настоящему. Именно этого мне хотелось все то время, пока я жила дома, с Лили; проходить мимо, лишь бы меня не трогали, но сюда я переехала не для того, чтобы оставить при себе плохие привычки. И не для того, чтобы те, кто когда-то меня знал, больше меня не увидели.
Я устраиваюсь в кол-центре под названием Calling Card. Время работы удобнее, с девяти до пяти, зарплата выше в этом дорогом до абсурда городе, я могу ходить в джинсах и синей майке с логотипом компании. Я сижу на исходящих звонках. В час их нам нужно сделать минимум десять, но я делаю в два раза больше, и не от хорошей жизни. У меня не получается заставить человека на том конце провода слушать. Парень слева от меня и девушка справа бойко отрабатывают сценарий продаж, которому нас обучили, но всем, кому звоню я, или некогда, или неинтересно, или нужно перезвонить попозже; а когда я перезваниваю попозже, человек просто не берет трубку.
Я работаю теперь в непосредственной близости от множества людей, и это нелегко, хотя перегородки, разделяющие нас, создают ощущение уединения. Нас в зале двести человек, мы сидим за десятью прямоугольными столами, по десять с каждой стороны, но те, кто придумал, как втиснуть две сотни
