Лапа усмехнулся. Казаринов держал себя неприступно-гордо с того момента, как личность убийцы Дерунова была выяснена, равно как и акт убийства.
— Вот, — говорил он хвастливо в клубе, — осуждают мою систему: всех по очереди. А доказательство налицо! Как я добрался до этого Ивана? Кто мог про него подумать, а глядь, он-то и есть!
Гурьев добродушно смеялся и говорил:
— Что и говорить, Сергей Герасимович у нас Лекок! Русский Лекок!
Силин подслушал этот разговор и написал в местную газету свою последнюю статью, в которой Казаринова называл русским Лекоком и воспел ему славу за то, что он удовлетворил общество, найдя убийцу и отдав его во власть правосудия.
После этого два дня спустя он уехал в Петербург искать счастия в нелегкой роли столичного репортера.
Весенин снова ехал, как бывало, в усадьбу Можаевых, когда на дороге его окликнул заискивающий голос:
— Осмелюсь вторично!
Весенин осадил лошадь и, обернувшись, узнал Косякова. Тот приближался к нему, галантно кланяясь:
— К Елизавете Борисовне? — предупредительно спросил Весенин, закипая гневом.
Косяков изящно склонил голову.
— С письмом?
Косяков поклонился снова и поспешно вынул письмо из кармана.
— Знаете ли, господин Косяков, — заговорил Весенин, нагибаясь к нему, — как карается законом шантаж?
Косяков растерянно взглянул на Весенина и поспешно спрятал письмо в карман.
— О пропаже векселей уже заявлено приставу, — сказал Весенин, — и если ты еще раз появишься здесь, мерзавец, то я…
— Личное оскорбление? — угрожающе произнес Косяков.
— Что?.. — заорал Весенин. — Да тебя бить, каналья, надо! — и, взмахнув плетью, он ударил ею Косякова: раз, два! И погнал дальше свою лошадь.
Косяков отскочил, закрываясь руками, и опрометью бросился в деревню…
Грузов уныло сидел за столом и в сотый раз перечитывал напечатанное в газетах объявление об утрате из имущества Дерунова векселей Можаева, когда в комнату, как ураган, влетел Косяков.
— Пропали! — не своим голосом закричал он. Грузов вскочил и заметался по комнате.
— Маменька, — завопил он, — прячьте меня. Идут! Ловят!
— Дурак! — остановил его Косяков. — Не ловят и не будут ловить, но все кончено!
Грузов сразу успокоился и даже повеселел.
— Что же, — сказал он, — на все воля Божия!
Косяков внезапно схватил его за шиворот и злобно потащил к себе.
— Стой! — крикнул он, вводя его к себе, и бросился на жену. Та закричала от испуга, но он в один миг взял ее в охапку и переложил с кресла на постель. Лихорадочно-торопливо отвернул он с кресла клеенку, вытащил пачку бумаги и с гневом швырнул ею в Грузова.
— Бери, дурак, и пошел вон! Завтра я съезжаю от тебя. Не умел сразу продать, скот!
— Но ведь ты же… — начал растерянно Грузов.
— Вон! — заорал, топая ногами, Косяков. Грузов выбежал от него в испуге.
На другой день сторож судебного пристава, подметая камеру, нашел на полу, у окна, сверток бумаги, в котором оказались векселя Можаева на имя Дерунова, и пристав, подивившись случаю, приобщил их к делу.
Прошло пять лет. В один из морозных дней Яков Долинин стоял у Доминика, закусывая пирожком рюмку водки. Вдруг до его плеча кто-то дотронулся. Он оглянулся, и лицо его радостно просветлело. Перед ним стоял Весенин.
— Федор Матвеевич, какими судьбами? Надолго ли?
— На три дня! По делам. Присядем, рад вас видеть.
Они отошли к столику и сели, спросив бутылку вина.
— Ну, что поделываете? — поинтересовался Весенин.
Яков махнул рукою.
— Прозябаю! Служу в банке, управляю фабрикой, играю в винт и хожу в оперу!..
— Живете с братом?
Яков кивнул.
— Читал я его! — сказал Весенин. — Хорошо писать стал. Знаете, — он засмеялся, — разочарование в любви ему принесло пользу. Получился тон, и потом, у него прекрасно выходят идеальные женские характеры. Только везде Анна Ивановна! Между прочим, что с нею?
— С ней? — ответил Яков. — Она совершенно отдалась мистическому настроению. За границей ее уловили ксендзы, и она приняла католичество.
— Нежная душа, — задумчиво сказал Весенин, — она должна была вся отдаться любви и отдалась Богу. Ее дочка?
— Там, воспитывается в монастыре. Она в Милане!
— Вы откуда все знаете?
— Брат ее здесь, Силин. Он репортером в мелких газетах, так от него.
Весенин развеселился.
— Помню, помню. Хват такой? Ну, а он как?
— Он живет великолепно! Рублей по триста зарабатывает. Чем — не знаю, но франтит — страх. Теперь с одним приятелем театр открывает. Будет фарсы ставить!.. Ну а вы? Женились? — в свою очередь спросил Яков.
Весенин закивал головою.
— Женат! Двое детей, помещик, фабрикант и счастливый человек!
— А ваши?
— Старики-то? Живут как голубки. Она примерная хозяйка, хорошеет и полнеет. Франт-то этот, Анохов…
Яков перебил его:
— Попался на краже бриллиантов, но дело уже погашено, и он снова чиновник особых поручений. Вчера читал в газете: послан в Олонецкую губернию на какую-то ревизию.
— Ну и пошли ему Бог! — махнул рукою Весенин. — Хотите, расскажу про Лапу?
— Что он? Счастлив?
— Совершенно! С Сергеем Степановичем уже расплатился. Дела процветают, и, знаете ли, не конторою…
— А чем?
— Юридическими советами! Найти что-нибудь или кого-нибудь — от потерянных документов до убийцы включительно, — отыскать зацепку, найти отвод, устроить проволоку — на все это он первый мастер, и юристы глядят на него как врачи на знахаря. А по виду все такой же сонный, вялый, потолстел только.
— И счастлив?
— Еще как! Трое детей у него. Одного я крестил. Господи, как бежит-то время! — воскликнул он. — Давно ли мы все переживали передряги, и вот все тихо, мирно, покойно! Можно подумать, что без этих тревог не было бы и покоя. Даже подлейшие минуты в прошлом кажутся теперь сносными. Нет, я не верю в казни, которые проповедовал ваш брат!.. Напротив — все к лучшему!..
Он чокнулся с Долининым и осушил свой стакан.
Хорошо (лат.).
Далеко (нем.).
Букв.: "от яйца" (лат.) — т. е. с самого начала.
Принципиал — глава, хозяин.
пивном зале (нем.).
