– Где горит? – спрашивали мы друг друга.
– В машинном отделении.
– Спускайте шлюпки! – крикнул кто-то. – Женщины и дети вперед!
Но тревога быстро была успокоена. Пожар прекратили в самом начале, и все, смеясь, разошлись по своим каютам. Я остался на палубе. Дивная ночь пахла свежескошенным сеном. Вдали аукались рыбаки, подманивая уснувшую рыбу. Тишина! Тишина, которую не могут нарушить ни гудки пароходов, ни звонкие соловьиные песни, ни даже стук моего упоенного красотою сердца».
Сатурнов вытер лоб и, отдуваясь, посмотрел во двор.
Как раз напротив него сидела у своего окна красно-бурая кухарка в пестром платке и пила чай.
«Я медленно пошел вдоль палубы. В окне одной из кают белеет что-то. Это – женское лицо. Нужное женское лицо, с мечтательными глазами. Кто ты, неведомая? О чем мечтаешь, как я, притихшая в тихую ночь? Кто ты? Красавица широких волжских степей? Но нет. Я вижу на плечах твоих экзотически-пестрый платок.
Ты – цветок чужой, иноземной культуры. Но и ты в эту волжскую ночь дышишь нашей русской волжской грезой. Прощай, малютка! Я молча кланяюсь тебе и молча прохожу мимо. Долог мой путь, и я не смею прервать его. Спи спокойно!».
Журналист Сатурнов остановился, перечитал написанное, подсчитал строчки.
– Маловато. Придется завтра на Каму завернуть. Или описать в реальных тонах, как по нашей нерадивости гибнет молодая икра?
Перечитал еще раз. Залюбовался.
– «Песнь лилась, звуки росли, ширились, душа наполнялась восторгом…» Какого им еще рожна нужно? Кто им другой за полтораста рублей всю Волгу с притоками перечувствует? Еще такого дурака поискать надо! Одно плохо: столько времени путешествую и ни разу в буфет не заглянул. Выходит будто как-то подо-зри-тель-но!
Из всех родов современной литературы, безусловно, наиболее полезный – это американский рассказ, помещаемый вместо фельетона в американских газетах.
В подобном рассказе читатель всегда найдет все необходимые сведения, как для себя, так и для своей семьи.
Лиц, никогда не просматривавших американские газеты, считаю приятным долгом ознакомить хотя бы вкратце с таким рассказом.
Знаю, что это выйдет скверно «сыгранный Фрейшиц перстами робких учениц».
Но что же делать!
Итак:
«ПОКУПАЙТЕ ТОЛЬКО ЛОСОСИНУ БЭКА».
(Рассказ Джона Смита, желающего жениться на вдове средних лет, со средствами).
Дочь миллиардера Кении встала очень рано.
Сделала она это по совету известного врача Смоля, живущего на 16 авеню, в доме № 3, принимающего ежедневно, от 2-х до 6-ти вечера, по одному доллару за совет.
Мисс Кении нажала кнопку электрического звонка, купленного на 8 авеню, № 16, дешево, вне конкуренции и сказала прибежавшей на ее зов горничной, нанятой в «бюро честных служанок», где можно всегда достать хорошую прислугу, с рекомендациями и залогом:
– Я хочу лососины. Принесите мне лососины фабрики консервов Уайта.
Честная служанка, с рекомендацией и залогом, в ужасе всплеснула руками:
– О, что вы говорите! Я читала уже несколько предостережений относительно фабрики Уайта. Она недобросовестна, лососина ее недоброкачественна и приготовлена небрежно.
– Мне надоели консервы Бэка, которые я ем постоянно.
И дочь миллиардера беспечно махнула рукой, а горничная с рекомендациями, из «бюро честных служанок», почтительно поклонившись, пошла выполнять приказание своей госпожи. Мисс Кении стала одеваться.
Надев чулки без шва, с двойным следом, купленные чрезвычайно дешево у «Мери Хау с сыновьями», она вымылась мылом «Белая утка», приобретенным за четыре пенса кусок в магазине Джека Смита (отца автора этого рассказа), вне конкуренции.
Мыло это мгновенно придало недосягаемую белизну коже молодой миллиардерши.
Расчесав волосы неломающимся гребнем Петерса, она съела несколько бисквитов Беккера, которые великолепно восстановили ее силы. Бисквиты эти, приготовленные по специальному рецепту, составляющему секрет фирмы, кроме насыщения питающегося ими субъекта, обладают еще необычайным свойством никогда не портиться и быть очень приятными на вкус. Все это ставит их в положение вне конкуренции.
Надев платье от «Мери Блек», – очень дешево, допускается рассрочка, – молодая красавица покончила с туалетом и стала ждать заказанную лососину.
Думая о лососине, она, тем не менее, не забывала и о молодом Давиде Дей, который ей безумно нравился. Она с радостью вышла бы замуж за Дея, но ее отец никогда не разрешит ей этого брака с простым миллионером. Для дочери миллиардера это было бы позором и мезальянсом.
Наконец, пришла честная горничная и принесла коробку консервов Уайта.
На вид коробка была очень красива, но все мы знаем, что наружность бывает обманчива.
Едва юная миллиардерша съела первый кусок лососины, как вдруг почувствовала тошноту. Ясное дело – рыба была недоброкачественна.
– Скорей, скорей патентованные пилюли Грина! Скорей, иначе будет поздно!
Честная горничная дрожащими руками подала своей госпоже пилюли Грина.
Страдания молодой американки несколько утихли, когда раздался телефонный звонок.
– Алло! – сказала мисс Кении тихим голосом, измученным несвежей лососиной. – Кто у телефона?
– Это я, дорогая Мод! Я, неизменно любящий тебя Давид Дей. Пожелай мне счастья!
– В чем дело? – встревожилась Мод.
– Дело в том, что я сегодня держал пари на один миллиард с твоим отцом. Если я выиграю, я буду миллиардером и могу жениться на тебе, если проиграю, – должен отказаться от тебя навсегда и выплатить в течение двадцати лет проигранную сумму.
– А какое пари? – спросила Мод голосом, дрогнувшим уже не от лососины.
– Мы держали пари о том, какие консервы лучше. Я говорил, что консервы Бэка, а он утверждает, что Уайта.
Мисс Кении дико вскрикнула от радости.
– Беги ко мне, Давид! Я твоя на всю жизнь, и ничто не разлучит нас, потому что меня тошнит от лососины Уайта!
Ровно через год улыбающаяся Мод Дей поднесла к своему мужу розового, голубоглазого Дэви, который протянул к отцу свои пухлые ручонки и сказал первую выученную им фразу:
– Покупайте только лососину Бэка.
И родители переглянулись со слезами радости на глазах».
Высоко наверху что-то булькнуло и, темня, опустилось на дно.
Старый карп вздрогнул, ближе прижался к мягкому берегу дна и сунул нос в бархатистую тину.
Он был осторожен, – может быть, оттого и прожил так долго: много сотен лет. Чешуя на спине поднялась у него, как щетина, вся поросшая зеленой плесенью. Глаза смотрели не с тем глупым удивлением, как у других рыб, а остро и подозрительно, как смотрит каждый старик на свете, будь то ворон, собака, слон или человек.
На дне мутной заводи было илисто, спокойно и мглисто.
Старый карп тихо шевелит плавниками, а может, вода их шевелила, – он и сам не знал, – и тихо думал.
Помнил он себя еще молодым, маленьким карпенком.
Помнил, как выплыл он с веселыми своими братьями помелькать серебряной чешуйкой на розовых водах заката.
Плыли по тихой, бесструйной глади голубые лодки, раздув пурпурные паруса. На них рокотали увитые цветами арфы, и пели увитые цветами люди. И длинные гирлянды душистых роз плыли за лодкой, розовые в розовых волнах заката.
Рыбы ныряли и плескались вокруг лодки, а сверху смотрели на них люди и протягивали к ним руки.
И вот протянулась рука, розовая от алого солнца, зазвенела золотыми запястьями и бросила в воду тонкую сетку, и вновь подняла ее. На дне сетки, между плотными петлями, сверкали чешуйкой и бились серебристые рыбки.
В этот день в первый раз отнял человек у маленького карпа его братьев.
Много тысяч раз зеленела вода от высокого солнца и чернела от солнца заходящего, и вот снова увидел карп небывалую картину.
Опять был вечер, и волны были алые. Но теперь не рокотали арфы, и не пели увенчанные цветами люди. Вода была чиста и спокойна.
На берегу полукругом сидела толпа. Грубое платье, босые, устало сложенные ноги, и пыльные пряди развеянных волос указывали на то, что люди пришли издалека и не для веселья.
Посредине, лицом к толпе, стоял старец. Обожженное зноем лицо его казалось черным в серебряной седине волос, а поднятые к небу глаза напоминали жемчужины глубоких морей.
Он говорил.
Карп подплыл так близко, что слышал каждое слово. И каждое слово понял, потому что слова старца были те самые, которые понимали и птицы небесные, и звери лесные, и которым камни пустыни отвечали «аминь».
Карп слушал и понял, отчего погибли его маленькие, веселые братья, родившиеся в языческие времена.
Подплывали к карпу и другие мудрые рыбы и слушали, и понимали, и застыли от восторга и трепета.
