- Не для себя же прошу! - воскликнул он, когда понял, что просит уж очень много.
Но тут маленький финансист дернул себя за бородку и заметил, что в главном штабе вообще нет ни одного человека, который что-то просил бы и что-то делал ради себя.
Брусенков кивнул финансисту: все-таки он любил его - маленького, мечтательного и в то же время расчетливого. Хотя почти что из интеллигенции, а в то же время какой-то мужицкий.
Давно можно было ввести финансиста в члены главного штаба, но только для участия в вопросах хозяйственных. Там же, где дело касалось политики, назначений и смещений, финансист вряд ли оказался бы к месту. Там и одного Довгаля хватало.
Потом Брусенков сказал, чтобы заведующие отделами подали ему свои требования в письменном виде, а уже тогда, сказал он, мы их рассмотрим...
- Я и вот еще товарищ финотдел - рассмотрим!
Велел, чтобы разговор оставался покамест без огласки, потому что если о резервах отдела труда и народного хозяйства узнают все районы, так никто ничего давать главному штабу не будет, а будет только у него просить. И так может быть. С некоторыми.
Заведующие отделами ушли, Брусенков снова подумал: в случае перемещения в Милославку, кого бы из них он с собой взял туда?
Коломийца взял бы, заведующего отделом информации и агитации, юриста товарища Завтрекова... А вот насчет Таси Черненко у него всегда было такое чувство, будто Тася действительно какая-то временная, с ней работать только до определенного дня. Как неожиданно эта интеллигенция появилась в Соленой Пади, так же неожиданно и может уйти.
И Брусенков стал знакомиться с бумагами, поступившими от местных ополчений.
В армии про ополченцев рассказывали всякие смешные байки. Рассказывали, будто в одном ополчении на правом фланге был хромой на левую ногу солдат, так после вся команда - человек двести - на левую ногу же изо всех сил падала, старалась.
Будто бы у одного ополченского командира были часы, уже в течение многих лет не ходили, так он сам крутил стрелки, и как только докручивал до двенадцати - отдавал команду к бою... Другой будто бы смотрел в бинокль без стекол.
А что взять с ополченцев, когда на весь отряд - несколько бердан огнестрельного оружия да литовки вместо холодного? Воевали пиками-самоделками и трещотками: изладит дед какой-нибудь громогласную такую машину, и вот она издает звук за десять нарезных винтовок залпами и строго прицельными, одиночными выстрелами.
И лучшим способом для таких стариковско-младенческих отрядов было нападение, внезапные засады, ночные налеты. Только храбростью они могли побить белых, добыть у них оружие.
Брусенков тоже прошел через ополчение, командовал таким вот отрядом и одновременно руководил сельским штабом Соленой Пади, потом поставил на свое место Довгаля, а сам ушел в штаб районный, тоже Соленопадский, а потом его районный штаб стал главным для всей Освобожденной территории.
Покуда все это происходило, он об ополчениях как-то и не вспоминал. А тут почудилась вдруг молодость, которая и была-то совсем где-то близко весной, даже еще летом нынешнего года.
После заведующих отделами Брусенков имел обыкновение встречаться с председателями комиссий - главной конфискационной, главной следственной и юридической.
Комиссии назывались еще и чрезвычайными, они не подчинялись соответствующим отделам, и хотя ни один из председателей не входил в число членов главного штаба, все они имели непосредственные отношения с Брусенковым.
Но Брусенков эти встречи отложил на следующий день - уже мог явиться главком Мещеряков.
Мещеряков в самом деле пришел даже раньше срока. За ним и посылать не надо было: еще вчера была назначена их встреча в главном штабе.
Пришел один, без своих штабных работников. Поздоровался:
- Здорово, товарищ Брусенков!
- Здорово, товарищ главнокомандующий! - ответил Брусенков, не поднимаясь из-за стола. Он читал теперь бумаги, только что переданные ему земельно-лесным подотделом отдела труда и народного хозяйства.
В общем-то Мещеряков пришел слишком рано, у Толи Стрельникова, может быть, не все готово. Надо было Мещерякова занять разговором.
Вопросы, по которым они наметили нынешнюю встречу, были о лазарете, об оружейных мастерах, о снабжении армии продовольствием. С них и надо начинать.
Брусенков отложил в сторону земельно-лесное дело в коричневых корочках с двуглавым орлом, оторванных от какой-то книги. Орел был отпечатан черной краской, нынче выцвел, был сильно поцарапан.
- Слушай, товарищ главнокомандующий, - сказал Брусенков и еще поцарапал орла ногтем, - а я уже решил вопросы, которые ты ставил передо мной... Значит, так: помещение под второй лазарет тебе подготовлено, вымыто-выскоблено, и среди населения начат добровольный сбор белья и мыла. Сестры милосердия назначены. И что их назначать, когда они сами желают служить раненым героям нашего дела! Наоборот, отбою нету от девок, которые есть вовсе малые: веришь ли - в голос ревут, что их не принимают. Ну, а есть женщины бездетные и выражают желание. Тех берем в первую очередь и предпочтительно... Хуже дело с хирургом. У меня сведения, будто через Милославку должен проехать хирург с семьей. Эвакуируется. Вот бы пленить, а? Твоя разведка ничего не сообщала?
- Мы на докторов разведку не посылаем.
- Напрасно. Дело нужное.
- Его пленишь, а он работать откажется. Что тогда?
- И сроду нет! Какой же это доктор имеет право отказываться от спасения человека? Да их как обучат, так еще и клятву с каждого берут, что он обязан лечить и заниматься хирургией в любом случае, когда это потребуется! Приведем его в лазарет, поставим перед раненым - и все: он уже уйти не имеет возможности.
- Надо подумать...
- Подумай... За оружейными мастерами посланы люди в урман. Там среди охотников мастера по оружию, знаешь, какие встречаются? Надеюсь, есть и сознательные, тоже придут, помогут. Хотя уже и начался у них промысел, но не может быть, чтобы не откликнулись на просьбу народа. Не откликнутся возьмем на замету, после войны потолкуем с ими. Дальше. Из Милославки еще вчерась привезли одного. Питерского беженца. Хотя и больной и старый берется помочь, чтобы стреляные пистоны вновь восстанавливать. Состав знает как сделать. Только бы не заболел вовсе. Того хуже - не помер бы. Чахоточный... Закурим?
Закурили.
Мещеряков сидел на стуле нога за ногу, одной рукой придерживал трубку, другой обхватил колено. Слушал.
Внимательный был, подобранный. И напряженный какой-то. Неужели учуял?
Намечено было сделать так: Брусенков садится спиной на подоконник, и это будет сигналом, чтобы Толя Стрельников бросил с улицы в другое окно гранату-бутылку без капсюля. Брусенков крикнет: "Граната!" - и кинется к двери, но, замешкавшись, пропустит Мещерякова впереди себя. В полутемном коридоре Мещерякова и должны схватить. На тот же случай, если Мещеряков почему-либо не выскочит из комнаты, кинется прятаться хотя бы за стол, Брусенков уже сам должен был взять его сзади, взять на несколько секунд, покуда люди из коридора вбегут в комнату. Все можно было бы сделать гораздо проще: два-три человека входят в комнату и арестовывают Мещерякова. Но несколько раз Мещеряков приходил к Брусенкову не один, а в сопровождении своих штабистов, и план был намечен на этот неблагоприятный случай. Хотя нынче с Мещеряковым не было никого, Брусенков решил ничего не менять. Делать, как намечено было и еще вчера несколько раз прорепетировано.
И еще - гранаты-бутылки были только у нескольких эскадронцев Мещерякова, больше ни у кого. В случае необходимости это давало повод объяснить все событие как хулиганскую выходку мещеряковских людей.
Но странно - шел разговор, и Брусенков не торопился. Ему было даже интересно с Мещеряковым в последний раз вот так поговорить.
Зашел вопрос о нормах питания для партизанской армии. Мещеряков сильно настаивал на увеличении мясного пайка, вспоминал, какие были нормы в царской армии и при Временном правительстве, даже припомнил откуда-то, сколько в сутки полагалось мяса разным родам войск при Суворове, приравнивал партизан к гвардейцам и гренадерам, поскольку партизаны - солдаты почти что вольные, у вольного же человека аппетит всегда и несравненно больше, чем у казарменного солдата.
Откуда он знал все эти порядки и нормы - было неизвестно. Брусенков подумал: может, Мещеряков на пушку его берет? С него станется... Но, в общем-то, Брусенков уже привык к тому, что главнокомандующий по военному делу знает много, такие подробности и факты, что в голову тебе не придет, будто их может кто-то знать и помнить.
И сейчас, споря с Мещеряковым, он удивлялся, подумал про себя: "Хороший бы вышел из тебя начальник штаба при товарище Крекотене, товарищ Мещеряков. Но ты на это не пойдешь, не пойдешь ни в коем случае. Жаль!.."
Суточную норму питания согласовали следующую: хлеба печеного три фунта, мяса один фунт, капусты четверть фунта, картошки четверть фунта. Плюс еще и вольный харч, которым солдат сможет по своему усмотрению разживиться.
