Тут ружье загремело и разбило бы вдребезги цветочную вазу, если бы с ней не была связана еще одна особа, к которой все вещи в комнате испытывали глубокую благодарность, даже чемодан и корзина, потому что особа эта каждый день стирала с них пыль и переставляла с места на место, когда их беспокоило солнце. То была мамаша Маджита, которая вошла в эту комнату на следующий день после появления вазы. Старушка вошла, сопровождаемая синим ванским котом. Легкие шажки мамаши Маджита были беззвучней движения лап ее кота.
— Какая красивая, — сказала старушка и воткнула в вазу букет самых обыкновенных цветов.
Комната сразу преобразилась. Даже голые стены повеселели, потому что солнце отбрасывало на них тень от цветов и цветочной вазы. Будто за книгами спряталась женщина и подняла вверх обнаженную руку с букетом цветов. Недовольны были только розы на ковре детства. Свежие, настоящие цветы отнимали у них первенство.
4
Ванский кот обиженно вышел и вошел снова, играя клубком мамаши Маджита.
— Никак пришел, парень? Чаю-то нести?
— Если горячий.
— Горячий. Старик мой только что пил… Беднягу снова лихорадка бьет. Как быть-то, а, Левон?
— Я ведь звонил врачу, не приходил?
— Приходил, благослови его господь… Хорошее лекарство дал. Сказал, печень у него, и, обернувшись к коту: — Пошли, киска, чайку принесем.
Болен был муж старушки, портной, которого почти все ж; ильцы, особенно дети, называли «папе». «Папе» был худой человек с мягкими чертами лица. Весь год он ходил в накинутом на плечи истрепанном пальто, в одних и тех же шерстяных штанах, которые отяжелели от многочисленных заплат.
Мамаша Маджита и «папе» были беженцами из Багдада. «Папе» слыл молчуном, разговаривать он предпочитал с детьми. Встречаясь со взрослыми, отходил в сторонку, будто стеснялся. А мамаша Маджита или, как называл ее «папе», «ханум», часто спускалась во двор поболтать с соседками.
Предметом ее забот были куры, для которых «папе» смастерил во дворе курятник. «Куры ей как дети», — смеялись соседки. Они не очень ошибались. Мамаша Маджита не только кормила их, но и говорила с ними. Ее куры имели имена, характер…
— Сегодня моя синенькая была не в духе, совсем не клевала…
— А ты подсыпь ей теста.
— Этот бессовестный петух совсем замучил ее ночью, — возмущалась мамаша Маджита. И весь двор узнавал о том, что «петух замучил синюю курицу, что прошлогодняя наседка села на яйца, что нерадивая Рябушка знай себе клюет зерно, а яиц не несет, ну ни одного яйца…»
Мамаша Маджита грозилась зарезать Рябушку, но проходили весна, лето, куры старели, тяжелели, а ее угрозы не осуществлялись. Куры умирали естественной смертью, старушка плакала над ними настоящими праведными слезами.
Начало жизни мамаши Маджита и ее мужа было спокойным и безмятежным. Внезапно почернело небо, почернела и земля, грянула резня, пожары, переселение. На дорогах скитаний они оставили много безымянных могил, где покоились взрослые и дети, погибшие от голода, ятагана, зноя и жажды. В Багдаде «папе» заболел лихорадкой, весь исчах и пожелтел.
На новом месте «папе» и ханум с первого же дня подружились с Левоном. Мамаша Маджита подметала его комнату, вытирала пыль, иногда предлагала чай, за это Левон звонил, когда надо, врачу, платил за квартиру, за свет — словом, помогал, чем мог.
— Левон — приемный сын мамаши Маджита, — судачили соседи. А старушка говорила о нем с умилением, почтительно произносила его имя и даже перед соседями гордилась дружбой такого человека.
«Папе» заходил в его комнату раз или два в месяц и довольствовался приветствием. А мамаша рассказывала ему о своем мирке, границы которого упирались в ворота их двора. Подслеповатые окна, разговоры о том, о сем, услышанные от соседей, и, наконец, события, связанные с курами, — таков был предмет их бесед.
Однако была и более интимная «тема», касаясь которой мамаша Маджита не шла дальше намеков, а Левон добродушно улыбался.
5
— Еще хочешь?..
— Нет, мамаша, я уже согрелся.
— Что же ты, и одного казаха не стоишь… Сколько он его пьет, бог свидетель, даже не верится…
«Казахом» был живший в том же коридоре высокий русский студент, которого мамаша Маджита стеснялась. Не зная ни слова по-русски, она смогла найти общий язык лишь с его маленькой дочкой. Иногда, взяв девочку за руку, она водила ее в курятник, давала девочке корм, чтобы та сама кормила кур.
— Может, налить?..
— Нет, мамаша, — и Левон встал из-за стола. — Сегодня нога что-то побаливает.
— Больная нога?..
— Да.
— К дождю и у меня кости ломит. А солнышко выйдет, станет сухо — и… как не бывало.
Мамаша Маджита взяла со стола стакан, собрала крошки сахара. Левон подошел к книжной полке, повернулся к старушке спиной. То ли книги рассматривал, то ли вазу?.. Старушка было подумала, что самое время более определенно намекнуть на некое обстоятельство, но в этот момент Левон неожиданно обернулся.
— Сыро, но ночь славная… — И будто говоря с самим собой, закончил: — Спать не хочется, хотя и работал много…
— Весна, завтра будет погожий день.
— Небо в облаках.
— На верхушке Масиса чисто… К рассвету месяц взойдет…
— Да-а…
От таких неопределенных разговоров мамаше Маджита делалось не по себе. Она хорошо понимала, что в такие минуты мысли Левона витают далеко-далеко.
— Пошли, киса…
Кот замурлыкал. Левон барабанил пальцами по книжной полке:
— Смотри, чтобы «папе» побыстрей выздоравливал…
— Благослови тебя бог, Левон, с утра до вечера об том только и думаю.
И старушка вышла, пожелав ему спокойной ночи. В коридоре она в нерешительности остановилась, пожалела, что упустила момент и не намекнула, что Левону не хватает ладной жены, чтобы жизнь стала не похожа на эту, совсем непохожа.
И в самом деле, мамаша Маджита упустила самый удобный момент, потому что на Левона снизошло то состояние умиротворения, когда человек как бы открывается изнутри и, как мудрую книгу, листает страницы своей жизни.
Что было тому причиной, весенняя ночь, песня по радио о полях или цветочная ваза, — разве скажешь. Может быть, и то, и другое, и еще удовлетворение, какое нисходит на человека после удачно законченной работы. А может, и еще что-то смутное: то ли лопнувшая почка, то ли журчание воды.
Левон распахнул окно. В комнату ворвался холодный воздух, принесший запах влажной земли. Он сразу почувствовал себя освеженным. Подошел к столу, выдвинул ящик. Там был целый ворох бумаг, блокнотов, писем и фотографий. Валялись и гильзы от нагана, пустые охотничьи патроны, куски сургуча и прочая нужная и ненужная мелочь. Он развернул один из свертков. С маленькой фотографии на него смотрела Лусик, такая, какой она
