Альпийская фиалка - Аксель Бакунц

АКСЕЛЬ БАКУНЦ

АЛЬПИЙСКАЯ ФИАЛКА

_{РОМАН. РАССКАЗЫ}

Перевод П. Макинцяна

Вершина Кагаваберда круглый год закрыта тучами. Зубчатые стены замка теряются в белых облачных глыбах, среди которых чернеют одни лишь высокие башни. Издали кажется, будто на них разгуливает стража, охраняя крепко закрытые железные ворота замка.

Но когда ветер рассеивает тучи и лохмотья облаков расплываются в воздухе, тогда становится видно, что верх башни покосился, а поросшие травой стены наполовину ушли в землю. Нет никаких железных ворот, нет никакой стражи.

В развалинах Кагаваберда царит тишина. Только река Басут бушует в ущелье, шлифуя синий кварц своего узкого русла, тысячью волкодавов, грызущих свои железные цепи, воет под белой пеной.

Коршун и гриф свили себе гнезда на стенах. Едва заслышав звуки шагов, они с криками взлетают со своих гнезд и кружатся над замком. За ними подымается горный орел. Его клюв — кривая сабля, когти — остроконечные пики, а перья — точно стальной панцирь.

Единственный цветок расцветает на вершине Кагаваберда под развалинами среди камней — альпийская фиалка, цветок пурпурного цвета, со стеблем красным, как ножки куропатки. Когда тучи опускаются на мрачные стены замка, фиалка сгибает стебель и склоняет голову на нагретый солнцем камень. Пестрому жучку, купающемуся в цветочной пыльце, фиалка кажется качелями, а мир — багряным цветком.

Внизу, в ущелье, на другом берегу реки Басут ютятся несколько домов. По утрам из ердиков [1] подымается синей лентой дым и тает в облаках. Жарким полднем в деревне раздается крик петуха; какой-то старый крестьянин зевает в тени своего дома, чертит что-то палкой на песке, погружаясь мыслями в прошлое.

Медленно тянется время: и в деревне и наверху — в замке. Годы — словно сменяющиеся листья все того же дерева. Путаются воспоминания. Как прежде, шумит река, все те же камни, все тот же горный орел.

Сколько поколений прожило свой век у реки Басут, сколько людей расстилало заплатанный войлок, покрывало камышом свои жилища и каждой весной, когда на склоне Кагаваберда распускалась альпийская фиалка, гнало по откосам коз и овец, наполняло бурдюки сыром, а зимою грызло козий сыр и просяной хлеб.

Однажды в жаркий полдень три всадника поднимались по скалистому обрыву Кагаваберда. Не только по одежде, но и по посадке первых двух можно было догадаться, что это — городские жители, никогда не видевшие ни Кагаваберда, ни этих скал.

Третий всадник был их проводником. В то время как первые двое крепко держались за гривы лошадей, почти сгорбившись, чтобы сохранить равновесие, последний как ни в чем не бывало мурлыкал себе под нос песню, такую же меланхолическую и монотонную, как это пустынное ущелье, унылый обрыв и отдаленная деревня.

Первый всадник не отрывал глаз от стен. В его голове проносились легенды о замке, предания пергаментных летописей о днях княжеского владычества, о тех днях, когда кони в броне стучали копытами у железных ворот, когда ратники с пиками на весу возвращались после лихих набегов. Он видел и историков, певших им хвалу, слышал скрип камышовых перьев по пергаменту, топот тех древних коней. Как трудно ему подниматься по обрыву, по которому былые владельцы замка взбегали, как серны.

Они доехали до деревни. Первый всадник продолжал свой путь. Он искал старую дорогу и не замечал ни детей, игравших в золе, ни коз, удивленно провожавших его глазами, ни собак, кидавшихся лошадям под ноги.

Все имущество второго всадника, человека в фетровой шляпе, заключалось в остро отточенном карандаше и толстой тетради. Стойло ему приметить какое-нибудь лицо, красивый уголок или мшистый камень, как он сейчас же зарисовывал на бумаге то, что видел.

Первый всадник был археолог, второй — художник.

На лай собак из палаток вышли несколько человек и посмотрели в их сторону.

Напрасно проводник пытался отогнать собак плеткой. Они проводили всадников до самых стен замка, потом взапуски побежали обратно.

Камни замка как будто ожили и начали беседовать с археологом. Он подходил к каждому камню, нагибался, что-то разглядывал, измерял, записывал, ковырял ногой землю. Наконец, он взобрался на стену, высунул голову из бойницы и громко вскрикнул, увидев сверху вырезанные на камне письмена.

Проводник, который в это время, отпустив поводья, курил, сидя у стены, вскочил на ноги от его крика. Ему показалось, что человека в очках ужалила змея.

Художник зарисовал развалины стен и остроконечную башню. И лишь на минуту застыл карандаш в его руке, когда гриф, орел и коршун, вспугнутые звуком его шагов, шумно взлетели из гнезда и закружились