даже не хромосомы, и они начали гоняться друг за другом по коридору, пока центрифугу с места не своротили
Теперь центрифуга не работает, но Нель даже слова никому не сказала. Вроде как мероприятие по возвращению мне боевого духа.
Я понимаю, что они дурака валяют, но все равно приятно. Как будто после долгой болезни разрешили выйти на воздух, а там солнышко.
А потом к Нель Костя пришел. Он вообще в последнее время часто заходит. Не знаю, может, по делу, а может, с женой поругался.
Да, конечно, сплетничать нехорошо, но я же полгода вообще никого вокруг не замечала, так мне теперь интересно. Как в кино.
И потом, ты знаешь, я раньше как-то не обращала внимания, а сегодня меня как по голове стукнуло: до чего Костя на него похож.
Ну, на него. На прекрасного принца, которого белый конь унес за океан.
Не знаю, я вообще его имя не могу вслух произносить. Мне сразу плохо становится. Даже когда в книге вижу или, еще хуже, тезку встречаю — сразу начинаю краснеть как идиотка.
Или мне кажется, что похож? У меня же ни одной фотографии не осталось, я сожгла все его фотографии. Может, и правда показалось. Зайду сегодня к моей бедняжке, она, я думаю, лучше помнит милые черты.
Как ты думаешь, принести ей мороженое?
Не делай такие большие глаза, я помню, что мы — один человек. Но просто я мороженое не люблю, а вдруг она любит?
Ну попробовать-то можно?
* * *
Я очень мудро решила не отмечать день рождения, в итоге, вместо того чтобы пережить один концентрированный приступ человекобоязни, я сижу с каждым гостем в отдельности от восьми до восемнадцати часов, это как повезет. Но я не про мизантропию на этот раз, а про совсем другое. Вот за последнюю неделю навещали меня три гостя. Каждый из них в какой-то момент беседы произносил фразу «ты меня не ценишь», примерно в одинаковом контексте, — я потому что торможу сильно и на удачные шутки отвечаю, конечно, вежливым смехом, но иногда поздно спохватываюсь. Неважно. Первому я автоматически ответила, что не страшно, после смерти оценю, второму — то же, но уже не стала уточнять, после чьей смерти, а третьему вообще ничего не сказала из суеверия — его-то как раз не хотелось бы оценить раньше времени, но речь опять-таки не об этом. Я о том, что не то беда, что люди похожи, а то беда, что я одинаковая, если вы, конечно, понимаете, что я имею в виду, потому что я-то как раз не понимаю ни фига...
* * *
Кажется, мне тоже недостает цельности, вчера опять, уже даже и не помню с какой такой радости, рассыпался на какие-то совершенно самостоятельные сущности разного размера, возраста и пола. Они всю ночь жутко ругались, скандалили, тарелку разбили, двое вообще сбежали в сад, а там холодно, апельсинов еще нет, чем там можно ночью заниматься — ума не приложу. Под утро угомонились, я смёл их, сонных, в один мешок и повез на работу. Но мешок больно уж легкий, это подозрительно. Ну, те двое, ладно, в саду заблудились, но от них на работе мало толку, да и дома, если честно, и вообще, есть захотят — придут. И те, что за компьютером спрятались и хихикали тихонько, — ну что я, зверь, что ли, сделал вид, что не вижу, там игра новая, им погонять хочется, я же понимаю. Меня, если честно, один только беспокоит, он там, мне кажется, так и лежит на полу, в потолок смотрит, просто мороз по коже, как подумаю, что там у него за мысли... Мороженого ему купить вечером, что ли, какого-нибудь клубничного, он его не ест, конечно но ведь это и неважно правда ведь?
* * *
...Когда-то давным-давно, на заре туманной юности, можно сказать, была у меня подружка. Она мне не очень-то нравилась, но зато в постели позволяла решительно всё. А заря туманной юности — это вообще очень нервная пора жизни. Сверстницы не дают, женщины постарше не берут, так что когда находится более или менее подходящий объект — тут уже не до рассуждений.
Как же ее звали-то? Ну, бог с ним, с именем, не в имени дело. Так вот, единственное, что смущало мой покой, — ее постоянная просьба «ударь меня по лицу». А я не мог. Просто физически не мог, и всё. Она и уговаривала меня, и плакала, и читала длинные лекции о философии насилия — ничего не помогало. А я и сам уже мечтал о том, что вот когда-нибудь переступлю через себя, дам ей пощечину, и откроются перед нами невиданные доселе горизонты интимности. Но, по большому счету, мне никаких горизонтов и даром не надо было, а пределом моей потребности в интимности являлась невысказанная просьба прекратить читать мне лекции. А по возможности и плакать тоже прекратить, но это уже факультативно.
Так мы с ней прожили полгода, наверное. Душа в душу, можно сказать.
И вот однажды сидим мы в гостях, и она начинает с кем-то там кокетничать. «Ах, какое у вас мужественное лицо! А можно, я ваш бицепс потрогаю? Ах, я никогда в жизни такого бицепса не видела!»
Вот, вспомнил, Алина ее звали, она еще шляпу такую дурацкую носила...
В общем, разозлился я до чертиков, а она это увидела и давай продолжать: «Ах, у вас все тело, наверное, как этот бицепс. А давайте поиграем в карты на раздевание. Ах нет, шалун, и не мечтайте! Я всегда выигрываю!»
А у самой водка разве только из ушей не льется.
Сгреб я ее в охапку, уволок на балкон, вылил на голову бутылку «Боржоми». Она начала отбиваться. В общем, слово за слово, как-то незаметно мы оказались на полу. И тут она говорит мне: «А знаешь, я думаю, что у него не только бицепсы такие твердые...»
Ну, тут я ее и ударил. По лицу, как заказывала.
