Я быстро обшарил сумки и нашел кинжал моей матушки. Не мальчишеское дело драться кинжалами, но матушка всегда говорила:
- "Мы живем в век тления и разврата. Кинжал -- вот единственный Оберег Чести благородной девицы!"
С пяти лет Дашку учили правильно пользоваться сим инструментом, пряча его в рукавах, или -- юбках. C'est la vie!
Одной Дашке было скучно с кинжалами и вскоре я стал составлять ей компанию. Учили нас сей премудрости бывалые пираты нашего батюшки, а уж они-то постигли науку драк в кабаках, да тесных трюмах!
Разумеется, кинжал был и остается весьма "дамским" оружием и на обычной войне не имеет значения. Так что я привык скрывать эти познания от окружающих и отцы-настоятели не придали значения фамильному оружию в вещах десятилетнего мальчика. Может, - я хотел его на стенку повесить, чтоб каждый раз перед сном смотреть на гербы нашего Дома?!
Я вложил кинжал в голенище левого сапога, а еще -- под штаны закрепил этакую железку. Коль в драке вам саданут между ног -- очень полезно, ежели там что-то железное! (Такие штуки носят ливонские рыцари со времен основания нашего Ордена и всем они хороши -- да только в них нельзя помочиться, иль облегчиться по-крупному.)
Подготовившись таким образом, я вышел из камеры и побежал к охраннику у сортира. Ему я сказал:
- "Там... В туалете я встретил самого отца-Настоятеля. Он велел вам сказать, чтоб вы повесили фонарей вокруг моего столба. Я буду стоять до отбоя и хотят, чтобы прочие меня видели".
В Колледже было принято, чтоб воспитанники сами шли к "дядькам" с приказами о собственном наказании. Разумеется, в иных случаях -- дядьки шли проверять к начальству, - правильно ли до них донесли приказ, но... Охранник долго и тупо смотрел на дверь туалета, но -- не решился зайти и проверить, какает ли там Аббат Николя?
В конце концов, дядька хмыкнул и отвел меня в караулку. Там охранники посовещались и решили между собой, что мне -- попросту страшно стоять в темноте и я все придумал. Тем не менее, (а страх пред начальством -- в Крови русского человека) они разожгли два огромнейших фонаря на десять свеч каждый и пошли вешать их на мой столб. Теперь вокруг меня было огромное пятно света и "куриная слепота" отступила.
Негодяи пришли после вечерней поверки. По их речам и произношению это были ребята, конечно же, русские и не из самых видных семей. Потомственные лизоблюды разных хозяев.
Яркий свет их, в первый миг, напугал, а люди этого сорта любят вершить дела в темноте. Но потом страх перед польскими господами заставил их показаться.
Их было пятеро. Я верю в физиогномику и по всему было видно, что все это -- люди слабые и зависимые. Им приказали -- они и пошли. "Не-джентльмены". Весьма -- не джентльмены.
Они что-то начали говорить про то, - как мне с ними будет сейчас хорошо и прочие гадости, а по мерцающим огням в детских казармах я видел, что все воспитанники прилипли к окнам и радуются бесплатному представлению. Это входило в мой план.
Дело было после вечерней поверки и я уже мог не стоять по-парадному. Поэтому я скинул с плеча мушкет, ухватился за его ствол покрепче и сделал вид, что хочу использовать его, как дубинку. Эти шакалы тут же взяли меня в круг и стали дразнить, чтоб я "раскрылся".
Я же прижался спиною к столбу, и делал вид, что готовлюсь драться мушкетом. Сам же -- незаметно для нападающих, - вытянул плечевой ремень из оружия. Когда по их лицам (а мне теперь хорошо было видно) я понял, что они готовы броситься, я внезапно кинул мушкет им под ноги!
Один из них оступился и я пустил по снегу ременную петлю, захлестнув ею ногу второго мерзавца. Споткнулся и он, зато третий налетел на меня и со всей дури -- пнул меня промеж ног!
Честно говоря, я верил, что сия "миска" лучше бережет "мое достояние". Но удар был такой, что у меня искры из глаз посыпались, а я подлетел от удара чуть ли не до небес! Но моему врагу пришлось еще хуже -- "лифляндская миска" имеет своеобразные выступы и шипы впереди так, чтоб с одной стороны не порвать спину лошади, а с другой... С другой стороны нападающий заорал благим матом и повалился на снег, цепляясь за несчастную ногу (он сломал на ней сразу три пальца!).
Но и я рухнул наземь. На меня тут же бросились двое оставшихся негодяев. Первый прыгнул на меня сверху и его вопль был слышен даже в покоях Отца-Настоятеля.
Я целил ему ножом в глаз, но чуток промахнулся. Глаз, конечно же, вытек и рожа преступника практически развалилась напополам, но... Он остался в живых. Впрочем, весьма ненадолго.
В разные стороны брызнул фонтан КРОВИЩИ и прочие молодцы обкакались на месте от ужаса. Они готовились к своему преступлению, но мысль, что резать будут именно их -- не приходила им в голову. Будь на их месте настоящие шляхтичи -- меня бы, конечно, убили, но слабые люди поступили так, как им было привычней. Они замерли на местах, выжидая - чем это кончится.
Из них рядом со мной остался последний. Прочих я задержал своими уловками и теперь мы были один на один. Он - здоровый и сильный. Но из всех пятерых он шел сзади всех и я знал, что он -- трус. Я -- десятилетний малыш с фамильным кинжалом в руке. Но -- четверо валялись вокруг меня. И я сжег за собой все мосты...
Он взглянул мне в глаза, смертный ужас плеснулся из них и сей здоровяк обернулся и побежал. А я знал, что если он убежит -- придут новые и когда-нибудь добьются все-таки своего...
Поэтому я ловким ударом заплел ему ноги и бросился на него сверху с кинжалом. Удар ножа пришелся в какую-то кость и рука моя на миг онемела -настолько сильна оказалась отдача. Но, когда я выдирал нож, КРОВИЩА хлестнула и в этот раз и такого ужаса противники не могли вынесли. Они со всех ног бросились от меня, а сей -- последний парень был шибко ранен и не мог убежать. (Парень с перебитыми пальцами на ноге удирал чуть ли не на четвереньках, а прочие его просто бросили. Что взять с них -- не джентльменов?)
Со всех казарм к нам бежали, кто-то кричал и грозил мне всеми смертными карами, но... Я знал, что обязан преподать всем урок -- не связывайтесь со мной! Поэтому я расстегнул крючки на форме несчастного, раскрыл мундир там, где сердце и посмотрев в искаженное ужасом лицо раненого, сухо сказал:
- "Не вноси платы блудницы и цены пса в дом Господа твоего, ибо сие -мерзость перед Всевышним!"
По его глазам я увидел, что он не понял моих слов, а стало быть не знает ни Истории, ни Писания. А раз человек не ведает Заповедей -- сие не убийство. И я опустил нож ему прямо в сердце...
Он дрыгнул ногами, я потянул кинжал на себя и он, с легким чавканием, вышел из тела. Я аккуратно обтер кинжал полой куртки убитого и вложил его назад в голенище. Вокруг нас тесным кольцом были люди. Впереди всех в накинутой наспех шинели стоял Аббат Николя. Я, пожимая плечами, сказал:
- "Он не понимал слов Второзакония и стало быть -- не знал Писаний. Стоило ли держать его Иезуитом?"
Аббат потрясенно кивнул, а потом вдруг опомнился -- Писанье -Писанием, но я же ведь у него на глазах совершил -- истинное убийство. С холодным расчетом и в полном сознании.
Когда это дошло до него, Аббат отшатнулся от десятилетнего душегубца и, невольно крестясь, пробормотал:
- "Случалось уже убивать?"
- "Да, я убил однажды поляка. Не сознавая того. Но я был тогда еще маленьким -- в этот раз все по-другому!"
Аббат еще раз перекрестился и еле слышно сказал:
- "Вернись в свой карцер. Я сообщу обо всем Государыне и твоей матери. До их решения из камеры ты не выйдешь. Мы учим воспитанников убивать, но боюсь общенье с тобой их научит -- черт знает чему..."
- "Ваше Преосвященство -- сей русский не ведал смысла Писаний! И я сообщу чрез свою мать о том, что вы заставляете нас зубрить священные тексты, не вникая в их суть! Что скажут в Риме?!"
Не знаю, что на меня нашло и откуда во мне -- десятилетнем ребенке взялись эти слова. Но они зафиксированы в протоколе об этом событии и многие из тех, кому довелось читать их -- верят, что средь фон Шеллингов не все чисто. Мол, иной раз нашими устами говорит...
Некоторые думают, что это -- Всевышний. Другие верят, что это -- Его главный Враг...
Как бы там ни было, все Наставники прямо аж поперхнулись от моих слов. До них внезапно дошло, что я и впрямь способен нажаловаться непосредственно в Ватикан, а там по сей день служат иные мои родственники. (Сегодня Посланник самого Папы при Ордене Иезуитов мой шестиюродный брат -- с той самой ветви, где дед по матери прадеда был Генералом Ордена в Рейнланде с Вестфалией.)
А среди Иезуитов важнейшей из добродетелей почитается разъяснение Сути Писания всем воспитанникам, так что мое обвинение было ужаснейшим из тех, какие только можно придумать.
Я-то узнал сие и многие иные из темных мест, не разъясняемые христианам, из чтения Талмуда и Торы под руководством Арьи бен Леви. Сие -История пращуров наших и Арья считал, что нельзя к ней подходить с нравственными оценками, свойственными христианству. Христиане же, когда "налетают" на такие места в Священном Писании, начинают юлить, ходить вкруг, да -- около, ибо дословный перевод того, что тут сказано, порождает больше вопросов, чем возможных ответов. Особенно сими штуками грешат Евангелия, так что я люблю сажать в лужу всяких там проповедников, да "святых старцев".
