— Я бы на твоем месте, — начала Люба, прищурив глаза, — сама пошла туда.
— Куда? — почему-то шепотом спросил Павел… Наступали уже глубокие сумерки, но огня они не зажигали, и только как-то по памяти Павел догадывался, как изменяется Любино лицо.
— Ну, туда, на этот угол.
— Да.
— Оставила бы Родиона Павловича с Верейской, а сама пошла бы, ждала бы и… тут и жертва, и наказание, и вот какой вопль к небу!
Люба замолкла, молчал и Павел. Ему казалось, что девушка закрыла глаза, побледнела и продолжает улыбаться.
— Зажги огонь, Павел, темно. Сейчас придет отец. Я устала сегодня и говорила вздор. Ты меня не слушай.
Павел повернул кнопку.
— Я пойду. Спасибо, Люба.
Люба, прощаясь, крепко поцеловала Павла в лоб, придерживая руками за обе щеки.
— А знаете, Люба, ведь Коля убил о. Алексея совсем не потому, почему вы думаете, а просто хотел его обворовать.
Люба посмотрела на говорившего, потом покраснела и молвила гневно:
— Ну, это ты брось!
Ольга Семеновна, разумеется, не предполагала всех причин, почему Павел просит ее прийти к ним именно в пятницу, но смутно догадывалась, что у Миусовых произошло или должно произойти что-то важное. Потому она несколько удивилась, встретив Родиона Павловича, правда, не очень веселым, но сравнительно спокойным, как будто ничего особенного не случилось. Верейская не особенно часто бывала на квартире у Родиона, предпочитая свои апартаменты на Караванной, которые и Миусову больше нравились, нежели нежилые комнаты покойной матери. Собственно говоря, неизвестно, почему Павел так настаивал, чтобы Ольга Семеновна приехала именно к ним, как будто она не могла с таким же успехом задержать Родиона Павловича и в другом месте.
Хозяин, по-видимому, ждал ее, так как сам отворил двери, а в столовой виден был уже совсем накрытый стол с самоваром, вином и холодною едою.
— Домовничать будем? — спросила Верейская, кивнув в сторону стола.
— Мы можем и поехать куда-нибудь, как вам угодно.
— Нет, нет. Это очень кстати, мне самой сегодня не хотелось бы куда-нибудь трепаться, — весело отвечала Верейская, думая, что главная ее задача состоит в том, чтобы удержать Родиона Павловича именно дома.
— А где же Павел?
— Не знаю, ушел куда-то, он ведь самостоятельный.
— Странный мальчик! почему он меня так не любит?
— Он вообще дикий и не скоро привыкает к людям. Я не думаю, чтобы он вас как-нибудь особенно не любил. Но ведь и вы сами не особенно интересуетесь им, я даже удивлен, что сегодня вы заметили его отсутствие.
— Нет, отчего же? мне интересно все, что близко касается вас. Он же ваш брат.
— Да, он мне брат, — неохотно согласился Миусов.
— Ну, так вот. Теперь — здравствуйте, как следует.
Верейская скинула шубку и крепко обняла Родиона своими полными руками. На ней словно еще оставался мартовский холодок, и духи были какие-то свежие, как она сама выражалась «мокрые», но хозяину показалось, что сразу в унылой комнате сделалось тепло и светло. Даже самовар вдруг снова зашумел.
— Я вас будто два года не видел, так рад. Вы сами не знаете, Оленька, какая вы милая!
— Ничего себе — недурна! — рассмеялась Верейская.
— Да не недурна, а просто прелесть и с каждым днем все лучше. До чего же вы дойдете?!
— Да уж и сама не знаю: вероятно, лет через сорок прямо буду шедевр.
Ольга Семеновна только сейчас заметила, что она еще не сняла калош. Родион Павлович наклонился помочь и нетерпеливо сдернул вместе с серым ботиком и просторную домашнюю туфлю, которые Верейская не поспела переодеть дома. Небольшая, но какая-то обрубочком нога гостьи смешно, мило и жалостно оказалась в голубом с белыми полосками чулке.
— Ради Бога, не надевайте туфель, вы так прелестны.
— Вот глупости! Что ж, я буду сидеть в одних чулках? Но Родион, забрав обе туфли и целуя их, быстро прошел в спальню. Топоча необутыми пятками, Ольга Семеновна побежала за ним, ворча на ходу:
— Ну, что это такое? будто маленький! Родион Павлович, отдайте мне мои туфли, право же, я рассержусь! И рассержусь, и простужусь, у вас полы крашеные — страшный холод!
Запыхавшись, она подбежала к Родиону, уже сидевшему на кровати в темноте, и выхватила туфли, но Миусов в ту же минуту схватил ее за обе руки.
— Ну, что еще?
— Ничего.
Миусов поцеловал ее в шею и отпустил, сам продолжая сидеть, будто ожидая чего-то. Но Верейская необыкновенно проворно надела свои шлепанцы и сейчас же вышла в освещенную столовую. Когда минут через пять туда же вошел Родион Павлович, гостья его не только уже разлила чай, но даже резала кусок курицы на своей тарелке. Лицо Верейской было лукаво и чуть-чуть обиженно, когда она начала:
— Вот вы говорите, что я — прелесть. Я вам, конечно, очень благодарна за такое мнение, но, к сожалению, не могу того же сказать про вас. По отношению ко мне вы далеко не прелесть.
— Это насчет чего же, насчет ваших туфель?
— Не насчет моих туфель, они тут ни при чем, а то, что у вас опять какие-то тайны от меня. Вы будто забыли, как вам чуть не навредила скрытность по отношению ко мне.
— Но, милая Оленька, у меня, по-моему, теперь никаких тайн от вас нет.
— Ну вот, по-вашему — нет, а по-моему — есть.
— Какие же? объясните, пожалуйста. Я сам ничего не знаю.
Ольга Семеновна помолчала, потом как-то ни к чему спросила:
— Почему вы меня хотели видеть у себя именно сегодня?
— Я всегда вас хочу видеть, а сегодняшний именно день, насколько я помню, выбрали вы, за что я вас сердечно благодарю.
— Так что тайн никаких нет?
— Нет, все мои дела и чувства вам известны.
— Ну, относительно чувств-то не очень ручайтесь; иногда человек сам не знает, что у него в сердце сидит. Вот, например, кажется мне и кажется, что вы меня стали меньше любить.
— Как вам не стыдно, Ольга Семеновна, выдумывать всякий вздор!
— Может быть, и не вздор. Прежде вас ничто бы не удержало, чтобы пойти ко мне, исполнить мое желание.
— А теперь?
— Неизвестно. Скажем, бросили бы вы теперь больную Матильду Петровну и пошли бы ко мне, если бы я вас позвала?
— Нужно сказать, что тогда я поступил нехорошо, но я не знал, что мать при смерти. Но, к стыду своему, должен признаться, что, если бы теперь произошел такой случай, я, пожалуй, поступил бы так же.
— Милый мой! ну а если б это заболел Павел?
— Брат? — Да.
— Что ты сегодня все про Павла вспоминаешь?
— Нет, ты ответь, кого бы ты выбрал?
— Право, это какая-то игра в фанты: кого потопишь, кого на берег высадишь, кого с собой оставишь?
— Ну, и пускай игра в фанты, а ты все-таки ответь!
Родион Павлович не поспел ответить, потому что в ту же минуту из передней донесся резкий, продолжительный звонок.
— Кого еще черт принес!
— Может быть, Павел, — легок на помине.
— У него ключ есть. Звонок повторился.
— Пускай звонят — все равно я не отворю.
— Тогда подумают, что в квартире несчастье, и взломают двери. Лучше отвори, да спровадь поскорее.
Звонок между тем трещал без умолку, к нему даже присоединились тупые удары в дверь.
— А, черт! — выругался Родион Павлович и пошел в переднюю. Ольге Семеновне слышен был глухой говор и тяжелые шаги нескольких ног. Она поднялась, чтобы скрыться в спальную, как на пороге показался Миусов.
— Павла застрелили!
Верейская опустилась на ближайший стул, шепча: «Господи, Господи, Господи!» Потом быстро поднялась, задела рукавом за кран самовара, из которого, дымясь, полился кипяток, и пошла в залу.
Павел лежал уже на диване; никого, кроме Миусова, не было.
— Но как же это? за что? кто его привез? где они?
— Не знаю, ушли, я не знаю их!
— Родион, нужно же позвонить доктору, хоть Верейскому, я ничего не умею, не знаю… Боже мой, Боже мой, какие мы несчастные, Родион!
Она на ходу прижала, плача, голову Миусова к своей груди и вышла к телефону.
— Нужно послать за Валентиной кого-нибудь. Ольга Семеновна неумело разорвала зачем-то
рубашку Павла, вымыла кровь, разорвала наволочку для перевязки. Все это она делала молча, молчал и Родион Павлович, сидя в темном углу, спиной к окнам.
— Ольга! — вдруг позвал он.
— Что, Родион Павлович? ведь вот какое горе!
— Ольга, посмотри в окно, что видно?
— Что вы говорите, Родион Павлович?
— Посмотрите в окно, что там видно? — повторил Миусов, не оборачиваясь и тыкая ладонью по направлению к окну.
Ольга Семеновна отдернула занавеску.
— Ничего не видно. Дома, церкви, сани едут.
— А снег?..
— Какой снег?
— Обыкновенный, белый снег… он… лежит на земле?
— Лежит, ведь теперь только начало марта. Тает, но лежит.
