Однажды этот самый Климочкин распорядился поставить в скверике, что напротив Дворца шахтеров, бронзовую скульптуру, олицетворяющую вечную дружбу рабочих и крестьян... По-видимому, тех самых, что собраны в лагерях... А центр экспозиции оформили в виде фонтана, который украсили три грации. В одной из них все сразу же узнали возлюбленную генерала - актрису здешнего драмтеатра Колычеву, которая, как и остальные мастера культуры, была привезена сюда издалека и надолго.
Возможно, именно для нее, а может, даже по ее просьбе воздвиг генерал и оранжерею посреди холодного города, который чем дальше, тем все более увеличивал свое народонаселение. Вслед за ежовским и бериевским набором пошли сюда косяком бывшие фашистские узники, военнопленные из Германии, и те из них, кто бежал на Запад, но щедро возвращен обратно осторожным Черчиллем в клетку Сталина... Миллиончик-другой зеков... Среди них, конечно, немало специалистов-ботаников или цветоводов.
Когда закладывали оранжерею, вокруг были сплошь болота, и на топкий грунт насыпали землю до трех метров высоты. В ту пору вообще считалось, что в городе ничего не может расти. Только стояла неподалеку от центра тонюсенькая, сероватого цвета березка. Почки на ней лопались двадцать пятого июня, а ровно через два месяца, день в день, ударяли первые морозы и листья одномоментно отлетали. А тундра становилась бордово-красной, словно политая кровью.
Солнце тут до последних чисел ноября. Еще несколько дней оно стоит под горизонтом, освещая пролетающие самолеты, но с земли люди его не видят. И не увидят до конца января. И будет их угнетать состояние, неведомое для тех, кто не пересекал Полярного круга: смутная тревога, некоторая вязкость в движениях и беспричинная болезненная раздражительность, облегчаемые лишь крепкой поддачей.
К зиме оранжерею построили. Она была просторная, яркая, с желтыми стеклянными стена-ми, заметная издали: гигантская электрическая лампочка, горящая на снегу. Для полноты картины неподалеку открыли цветочный магазин, и отцы города, сплошь в погонах и звездах, громко при-стукивая заледенелыми сапогами и щурясь от света, прошли под сверкающее стекло и разрезали ленту.
Вот тогда-то и была завезена монстера, редкое тропическое растение с берегов далекой Амазонки.
Каким ветром занесло ее на эту несчастную землю? Может, чудак-профессор, арестованный прямо на работе, в ботаническом саду, прихватил росточек... Так, для души. Где-то она теперь витает! Или жена чекиста, переброшенного в Заполярье с дальнего юга, привезла с другими горшками цветов, чтобы смягчить холодное одиночество.
А может, заполярные летчики, летающие в Америку за техникой по ленд-лизу, получили от сентиментальных американцев, вместе с презервативами и пляжными зонтиками (так они пред-ставляли наши нужды), в подарок экзотическое растение и, не зная, куда его девать, передали в ведомство чекистов... Тем лучше известно, кого и как сажать.
И посадили. Кривоватый, чахлый росток, в пластиковом горшке с песком. И стал он вдруг расти. А покамест живые цветы набирались тепла и живительных соков, приказали работникам оранжереи мастерить бумажные цветы для ритуальных венков, потребность в которых была тут чрезвычайно велика. Из года в год оранжерея выполняла план по валу и долгое время считалась чуть ли не единственным рентабельным предприятием в городском хозяйстве.
После одноцветного сероватого внешнего мира оранжерея и впрямь поражала: глаза пьянели от ярких красок - примула, бальзам султанский, китайская роза... Осторожно, смахивая снег с унтов и щурясь от сильных ламп, мы прошли в глубь зеленого рая... Гринера и здесь знали.
- Дальше, дальше ступайте... - сказали нам. Поняли, что пришли смотреть на монстеру. - Мимо не пройдете!
Мы и правда угадали ее сразу. Куст или дерево, не разберешь. А внутри, в глубине его, среди темных зеленых листьев, цветок. Всего один цветок, но размером с чайное блюдце. И - белый. Но это не был мертвый цвет тундры, цвет снега, а нечто живое, чистое, нежное.
В этом чистом свете померкли все другие яркие краски. Меня даже дрожь проняла. Такое наваждение, и где... Среди мерзлых болот, зековских бараков (лежачие небоскребы) да безымян-ных могил в тундре...
Неисповедимы пути твои, Господи.
К нам подошли и объяснили, что родом монстера из Южной Америки и в зарослях именно таких цветов скрывался знаменитый по фильмам Тарзан. Но одно дело - заросли в джунглях, другое - здесь, этот цветок монстеры единственный - подчеркнули - на весь Север. Его приезжали даже снимать из ленинградской кинохроники.
Выяснилось, что монстера невероятно живуча. Она не заглохла без света, когда его отклю-чали. И был случай, когда лопнула труба, цветок обварило горячим паром. Но и тут, переболев, он выжил, да еще, видите, цветет...
Прощались мы с Гринером у поезда, закрываясь спиной от ветра. Снежной пылью больно секло по лицу и глазам.
При посадке в вагон наткнулся мой приятель на кого-то из своих, здешних, громко поздоро-вался и меня представил, мол, друг поменял самолет на поезд, поедет до Москвы... А это, сказал, генерал Логинов, будете в одном, значит, купе...
Купе было двухместным, с кожаным креслом в углу и туалетом за маленькой дверкой. Вагоны, как выяснилось, из недавно расформированного поезда Москва - Пекин: ввиду ослож-нившихся отношений с Китаем поезда туда больше не ходили.
Полки в два яруса, тоже кожаные, чуть пообтертые, но широкие, удобные. Мне досталась верхняя.
Я собирался было залечь, но Логинов, теперь я смог его рассмотреть: светлый, коротко стриженный, моложавый - достал армянский коньяк три звездочки и предложил выпить за знакомство. Граммулек так по пятьдесят...
- По пятьдесят? - спросил я недоверчиво. И заглянул в голубые детские глаза моего попутчика.
- По пятьдесят... На килограмм веса, - отвечал он с легкой улыбкой.
Мы просидели с ним всю ночь. И день. И другую ночь. Ровно до Москвы. За первой буты-лочкой пошла другая, уже из моих запасов, а потом снова его... Потом... Потом не помню чья...
Генерал Логинов оказался превосходным рассказчиком. Но виноват, хоть слушал его в два уха, ничегошеньки я тогда не записал. А надо было. Все, что он поведал, теперь далекая история, которой, возможно, никто уж не помнит.
Закончил он в сорок втором году институт связи, распределили в Забайкалье: тянуть провода вдоль Транссибирской магистрали. Но вдруг вызвали в Москву, в Наркомат внутренних дел, присвоили воинское звание и приказали вылететь на Север, в район Воркуты. В командировочном удостоверении не был даже указан город: "Запомните устно". Куда, мол, надо, туда и доставят.
Вернувшись домой, заглянул он в карту и тоже никакой Воркуты не нашел, да ее на самом деле и не было. Как потом узнал, были здесь шахты (черные квадратики на карте), где добывали самый северный в стране уголек.
Поселочек с десяток домов, в которых жила охрана, специалисты да руководящий состав из военных, к коему с этого дня стал принадлежать и он.
Впрочем, специалисты были из тех же самых зеков да еще немцев Поволжья. Последние как бы не считались заключенными, а числились призванными на "трудовой фронт", но отношение к ним было немногим лучше.
Когда летел на "Дугласе", на небольшой высоте, разглядел в иллюминаторе колонны людей, двигавшихся пешим порядком с юга на север: темные, вытянутые на километры ленты на белом полотне тундры. Если бы не они, не за что было бы зацепиться глазу. Белый цвет до горизонта.
И еще один, не последний вопрос: он-то, Логинов, здесь зачем нужен?
Лишь когда прибыл, понял, что работать ему придется с контингентом особым: заключенны-ми, из которых, как выяснилось, и состояло основное население угольного бассейна.
Поперву тянул он связь на объекте пятьсот первом, так именовалась высокоширотная желез-ная дорога, зеки же называли ее Мертвой. Она оправдывала свое имя. Там простудился, но, если по правде, не выдержал кошмара, который тут увидел.
Переболел воспалением легких, а после лечения занимался телефонной связью на шахтах Воркуты. Просматривая списки новоприбывших с "континента", наткнулся на фамилию, знако-мую с юности по кинофильмам: Каплер.
Выяснил, что тот на общих работах, на одной из шахт, добывающих уголь открытым способом.
Заехал, попросил привести. Доставили к нему в конторку зека, по виду доходягу и дистрофи-ка: серое лицо, глаза потухшие, едва стоит на ногах. Ясно, что долго не протянет.
Логинов предложил ему сесть. Задал стандартные вопросы: откуда, по какой статье сидит. И в конце:
- Вы тот самый... Алексей Каплер?
- Какой - тот? - настороженно спросил зек.
- Ну... который в кино?
Каплер, кажется, удивился, но не очень сильно. Отвечал, что да, это он. Был... Несколько раз повторил слово "был", как бы подчеркивая, что все в прошлом.
Логинов, конечно, ничего не спросил о работе. Без слов понятно: место гиблое. В течение полугода на любой шахте сменялся весь рабочий состав, люди вымирали.
