к лампочке под зеленым абажуром.
Зашипела яичница в сковородке.
– А почему так?
– Налегке уж больно! Живут как на даче. Но приехали, видно, не для того.
Жаркие бельма глазуньи лопались, обрызгивая жирными лохмотьями островки золотисто-прозрачного сала со смуглой щетинистой коркой…
После ужина спать не хотелось. Я вышел на крыльцо.
Теплый ветер ждал во дворе, словно привязанный конь! Остро запахло соломой, потной сбруей, дегтем смазанных колес. Хотелось еще чего-то! Более далекого и родного: запах сосновых шишек и болотного ила.
Густым пеплом осыпались звезды на крышу отцовского дома. И опять я услышал эти странные звуки: будто взламывающие ночную твердь неба. Так ломается под детскими сапогами тонкий весенний лед. И страшно, и очень хочется испробовать глубину!
Вернувшись в избу, я спросил у деда об этих звуках.
– Журавли! Они здесь ночью летят.
– Почему ночью?
– Днем кормятся на полях…
Постелили мне, как всегда, на перине.
Свет погасили и закрыли дверь – оставив меня один на один с недавним детством.
С комода глядели те же темные Лики икон, лунный свет все так же старательно разглаживал жесткие складки нетленной одежды. Босые ноги чувствовали все ту же преданность самотканых половиков.
Мне показалось, что я опять расслышал женские голоса.
И будто бы колыхнулся над кроватью старый коврик. Когда-то на нем были яркие кудлатые облака, солнцем намазана зелень листвы, розовые журавли растянули улыбку заката. Уже много лет за этим ковриком томится дверь, которую я открывал когда-то детской рукой.
Отец ушел из этого дома по своей какой-то библейской надобности, а мама положила жизнь на строчки романса: «И мы не нашли свое счастье поныне, ничем не унять теперь нашу печаль!»
Перед ее зеркалом сейчас стояла незнакомая девушка, клоня голову в след сонному гребню.
3
– Я жил здесь когда-то… с отцом.
– Как славненько! – послышался звонкий голос.
Она появилась так внезапно, что я не успел разглядеть лица. В ту пору у меня было убеждение, что девочки, которые нравятся мне, просто передают мою влюбленность из рук в руки.
– И что же? – торопила она.
– Мне было три года, кажется. Но я помню голубую печь посреди… И вот эту смородину. Картофельное поле!
– Печь стояла посреди поля?
– Нет. Печь должна остаться там, где и была.
На крыльцо вышла женщина, с лицом, похожим на маску. Такими бесстрастными показались ее черты: тонкие брови и коротко стриженная густая челка. Лишь карие глаза смотрелись живо, но будто из прорезей, причем вырезанных меньшим размером, чем нарисовано карандашом на маске.
– Мама, к нам явился наследник этого дома.
Женщина смотрела на меня, как свалившуюся на нее лишнюю мороку. Пришлось скоренько объяснять, что дом построил мой отец, а потом мама увезла меня в Барнаул…
Девушка сказала, что она тоже из Барнаула, подчеркнув этим обособленность от матери.
Чтобы казаться непринужденнее, я постучал ладонью по столбику крыльца, мол, как тут обветшало все без меня.
– Оля, что ж…
– Совсем кстати.
– Приглашай молодого человека на чай!
Мать первой поняла серьезность моих намерений доказать любовь к родному гнезду. И поспешно ушла в дом.
– А я видел тебя вчера, поздно вечером…
– Может, это была не я.
– Я приехал на телеге.
– Это важно?
– Еще как!
– А вот у меня нет своего дома, хоть и родилась здесь недалеко. На соседней улице.
Девушка пригладила рукой светло-рыжие волосы с непокорными ковылевыми прядями:
– Зато есть белый замок с вишневой крышей! Вышила его крестиком еще в детстве. Как найду похожий, так и будет мой!
– Княжна Анна тоже любила вышивать.
– Кто это?
– Пока тайна!
– Не люблю тайн. В устах героев они звучат глупо.
Я понизил голос:
– Это гражданская жена адмирала Колчака.
Девушка засмеялась:
– Ты ее тоже видел – в неясном свете луны?
– Да, она стояла на крыльце, кутая плечи в мамину шаль.
– Подглядел! – произнесла серьезно, почти по слогам. – Звучит как-то странно: гражданская. Что-то вроде общественного долга!
– Нет, ничего. Я сам родился в таком браке.
Из открытых дверей послышалось:
– Оля, чай готов!
– Ну, пойдем, – сказала Оля. – Кстати, мою маму зовут Галина Степановна. Мое имя ты уже знаешь.
Я назвал себя, затем уселся на ступеньку крыльца:
– Сегодня не могу что-то. Сама понимаешь: родовое гнездо, столько накопилось!.. Вынеси мне чашечку, если нетрудно.
Подол платья коснулся моего плеча:
– Боже, какие мы тут баре!
4
Хлопнула калитка, я обернулся.
Никого!
Подгнившие столбики, подпираемые буйной черемухой, ржавые петли. Мальчишкой я катался на той дверце, расшатывая одряхлевшие гвозди.
– Это овальное зеркало, наверно, вашей мамы? – появилась Галина Степановна, примеряя вчерашнюю позу непокорной дочери.
– Да. У нас дома такое же, только размером больше. (Может быть, его оставили, чтобы вернуться?)
– У каждого зеркала свой характер, – серьезно заметила Галина Степановна.
Она помолчала, давая оценить ее мысль:
– Своя, так сказать манера. Как у художников. Изображение зависит от угла падающего света.
– Вам понравилось?
Она думала о своем:
– Женщина ощущает свой возраст, когда начинает делить зеркала!
Сказала мне, как уже понимающему мужчине: соединив мою маму с юной Олей – и этим перевела мои возможные отношения с ее дочерью в священную серебряную плоскость.
Я улыбнулся, вспомнив, что бабка накидывала квартирантам плату, после того как они невольно оглядывали себя в немецком зеркале.
Рядом с этой моложавой женщиной вязли мысли, хотелось казаться рассеянным, чтобы не подпасть под ее ясную логику: «В молодости нравится все!»
– Теперь вы с отцом, – Галина Степановна делала вид, что подбирает слова, – живете порознь?
– Да.
– И давно ты его видел? – допытывалась она, перейдя на «ты» после неудачной попытки превратить меня в возрастного союзника.
– Вообще не видел!
– Хотел бы?
– Хотел…
Стало очень тихо. В глубине дома слышалось радио: беспечная музыка.
– Зачем? – спросила Оля.
Она стояла спиной к матери.
– Глупый вопрос.
– А если он окажется не такой? – настаивала дочь. – Не таким, как был в мечтах.
Разговор был неприятен. Но опять возникло то чувство, как прошлой ночью, что девушка нуждается в моем присутствии.
– Не знаю, какими бывают плохие отцы, – сказал я. – Но у меня хорошие дядьки и дедушки!
– Молодец. А твой папа еще пожалеет. Если уже…
Оля вышла из-за спины матери и стала медленно спускаться по ступенькам:
– А ты сам не хотел его найти?
– Теперь уже нет.
5
– Ой, Коля Сличенко!
Мы умолкли, прислушиваясь к музыке в доме.
– Из бедного табора, а какой голос! – Галина Степановна пошла на звуки радио. – На знатной цыганке женился, чтобы в люди выйти. Пойду сделаю громче!..
Оля смотрела ей вслед. Когда динамик взвился, сказала тихо:
– Если слышу песни о матери, стыдно становится,
