мертвы давно…»
Вспугнув тишину, скрежеща, пошли в стороны двери; и это было так неожиданно, что все вздрогнули, а кто–то из женщин охнул и сказал «Я отсюда ни за что не выйду!» Пахнуло внутрь салона осенней свежестью, густо настоянной на заводском зловонии.
За раскрывшимися дверьми трамвая замерли, как конвульсивно разжатые огромные челюсти, массивные и ржавые створки ворот, не оставив между собой и вагоном ни малейшего зазора, отрезав пассажирам пути к отступлению или бегству. На огромном полусгнившем щите над воротами значилось: «Завод органоминеральных удобрений». Покосившийся бетонный забор, обтянутый поверху колючей проволокой, окружал пустынную территорию и несколько полуразрушенных строений с выбитыми окнами.
– Не совсем цемзавод, однако, – покосился Профессор на Юдифь.
Та проигнорировала его замечание.
– Что–то не хочется мне выходить отсюда, – сказал Кот. – Я, наверное, поеду вкруговую.
– Не поедете, – разочаровал его Маньяк. – Провода–то кончились, забыли?
– Я подожду, пока их восстановят, – не сдавался Кот. – В конце концов, просто пересяду на другой трамвай. Ведь не единственный же это вагон одиннадцатого маршрута. Рано или поздно пойдёт обратный.
– Не пересядете, – прошелестел Чахоточный. – Это трамвай без права пересадки.
– В каком смысле? – опешил Кот. – Что вы городите?!
– Он прав, – мрачно подтвердила Юдифь. – Это и есть самое ужасное. – И обратилась к Ионе: – Так?
– Так, – кивнул тот. – Но это ещё не самое ужасное.
Истерично всхлипнула женщина в середине вагона. Кто–то из мужчин проскулил:
– Не хочу! Я не хочу! Отпустите меня! Пожалуйста…
– Соберитесь! – сурово бросил ему стоящий рядом мордатый верзила. – Что вы как баба!
– Но–но! – яростно покраснела Юдифь, испепеляя сказавшего взглядом. – Иные «бабы» стоят десяти мужиков.
– Давайте не будем ссориться, – попытался примирить их Профессор. – Никто не знает, сколько нам ещё предстоит пережить вместе, так что нам лучше держаться друг друга.
– Да, – кивнул Клещ. – Да, давайте держаться. Просто – держаться.
Медленно и нерешительно пассажиры потянулись из вагона. Того скулившего мужчину взяли под руки, потому что ноги у него вдруг ослабели и отказались идти. Сомлевшую истеричную женщину вынес на руках мордатый.
Последними вышла целующаяся парочка. Они так и остались бы в вагоне, ничего не замечая, но Иона, уже со ступеньки, потянул парня за куртку и махнул: выходим.
Под моросящим дождём молча миновали ворота, пересекли заводскую ржавую узкоколейку, кое–как перевалили кучу гравия, вспугнув невесть откуда взявшуюся облезлую рыжую собаку с истекающими гноем глазами. Та, завизжав, поджав хвост, бросилась улепётывать, но через десяток метров обессиленно повалилась в грязь. Видно было, как тяжело ходят её бока, слышно сиплое дыхание и натужный кашель.
– Собачка, – сказала девочка, показывая пальцем.
– Издыхает, кажись, – пробормотала Юдифь.
– Откуда вообще здесь собака? – растерянно произнёс Клещ.
– А откуда здесь мы? – усмехнулся Маньяк.
У того места, где они сейчас стояли, расположилась шеренга тачек – десятка полтора–два. Гружёны они были мешками то ли с углем, то ли с удобрениями. Тачки были наполнены, кажется, совсем недавно, поскольку мешки ещё не успели как следует намокнуть. А впрочем, дождь был пока не силён, а мешки заметно пропылены, так что определить, сколько времени тачки стоят здесь, было невозможно.
Впереди притих большой цех, из трубы которого исходил дым. Это была, кажется, первая дымящая, живая, труба, которую Иона увидел за всё долгое путешествие. Не было слышно со стороны цеха ни звука. К его воротам вели деревянные мостки.
– Кажется, мы должны доставить тачки с грузом в цех, – неуверенно предположил Клещ.
– Без взяких «кажется», – хмыкнула Юдифь.
– Что? – растерялся один из мужчин. – С чего бы это вдруг? Я вам не разнорабочий.
– Забудьте «я», – наставительно изрёк Маньяк. – Теперь есть только «мы». Только вместе мы сумеем выбраться отсюда.
– Кто–то из великих сказал: один лишь труд делает человека по–настоящему свободным, – улыбнулся Профессор. И обвёл всех взглядом: – Ну что, берёмся?
– Вы и женщинам предлагаете взяться за эти тачки? – опешила одна из пассажирок.
– Ну да, – снова улыбнулся Профессор. – В этом нет ничего сложного, поверьте.
– Хм… – изрёк Иона.
– А вы не хмыкайте, – повернулся к нему Профессор. – Труд ведь и вправду облагораживает. Ну и потом… посмотрите вон на ту вышку… На самом верху, видите?.. Очень похоже на пулемётное гнездо.
– Ну вы уж… – рассмеялся Маньяк. – Ну вы скажете тоже!
– А вы посмотрите, посмотрите. И подумайте. А подумав, – беритесь за работу.
И Профессор, поплевав на ладони, действительно схватился за ручки, кряхтя поднял, двинул тяжёлую тачку вперёд. Верзила опустил на землю женщину, которую держал на руках; та обессиленно присела на куске бетонной плиты, возле кучи пустых консервных банок и пивных бутылок. Большинство уставилось на вышку и, судя по их испуганным взглядам, склонно было поверить Профессору. Один за другим пассажиры нерешительно потянулись следом за ним. И даже девочка принялась суетливо помогать Прачке. В конце концов каждая из них взялась за одну рукоять тачки. А потом и безостановочно целующаяся парочка оставила объятья, чтобы присоединиться к работе.
Колёса тачек зашуршали по мокрому гравию, выехали на полусгнившие деревянные мостки и, следуя указателям, скрипя и грохоча, двинулись к цеху.
В полумраке «ЦНП №1» (согласно полустёршейся надписи белой краской на стене) оказалось тепло, даже жарко. Жар шёл от массивных чугунных створок в кирпичной стене, отгородившей от цеха добрую половину пространства.
Мостки вели к большому проёму в полу, от которого металлический желоб уходил вниз, в бункер, расположенный под цехом. Оттуда веяло холодом и застоявшейся химической вонью.
– Туда, – кивнул Профессор, направляя свою тачку к бункеру.
Остальные последовали за ним. Иона со своей тачкой оказался в середине колонны, рядом с Чахоточным, а завершала шествие влюблённая парочка.
– Что такое цэ–эн–пэ? – спросил запыхавшийся Маньяк, обращаясь к Юдифи.
– Понятия не имею, – пробормотала та.
– «Цэ» – это «центр», я думаю, – предположил Чахоточный. – Центр… научного… научной…
– Национального примирения, – хохотнул мордатый.
Больше гипотез не последовало. Да и никого эта тема, пожалуй, не интересовала – всем хотелось побыстрей избавиться от своего груза и вернуться к трамваю.
Прогромыхав колесом тачки по мосткам, спустившись на заваленный мусором цементный пол, каждый подгонял свою повозку к проёму и, наклонив, сбрасывал в него груз. Проём–зев заглатывал мешки, ржавый желоб–пищевод отзывался на проглоченный груз металлическим гулом, потом где–то глубоко под полом слышался тяжёлый шлепок и следовал выброс новой порции холодной химической вони.
Уже когда выгружались последние три тачки, взвыла под потолком цеха сирена. Взвизгнули от неожиданности женщины, выругался кто–то из мужчин.
Массивные металлические створки с громким скрежетом медленно раздвинулись. За ними, в большом помещении с низким потолком, бушевало сине–белое пламя, вырывающееся из десятков сопл в стенах. Пыхнуло жаром так, что лица пассажиров тут же словно превратились в красные натянутые
