Она обратила внимание, что уже несколько вечеров Оните пропадает где-то и возвращается в монастырь поздно ночью. Сегодня она зашла за девочкой в больницу, а там ей сказали, что Оните кончила работу в обычное время и ушла. Странно, всего полчаса назад она была здесь, и кровать Оните была пуста...
Бледные щеки монахини покраснели от злости. Эта наглая еврейка водит за нос ее, сестру Фелицию, и весь монастырь. Ну, уж она ее проучит!
В назначенный час Шмулик был у монастыря: может, Ривкеле спустится, и он сможет поговорить с ней? Шуля уже ждала его.
- Шмулик, вот тебе хлеб.
Шмулик влез на стену и уже хотел спрыгнуть во двор, как до их слуха донесся сердитый голос сестры Фелиции и всхлипывание Ривкеле.
- Шмулик, назад, уходи, - крикнула Шуля. Шмулик спрыгнул и исчез в ночи. Шуля поспешно сбросила туфли, бегом пробежала по коридору и вошла в спальню. Не раздеваясь, легла в постель и плотно укуталась. Из-под краешка одеяла она видела, как в комнату вошла Фелиция, а за ней Бируте Магдалена.
- Когда вечером девочки вернулись с работы, им было ведено немедленно явиться в комнату матери Беаты. Сердце Шули сжалось в предчувствии беды. Первая мысль - бежать. Но куда? Продержаться бы еще неделю, может, всего несколько дней! Она видела своими глазами, что литовцы потеряли головы. Они бегут из города. Вильно превратился в военный лагерь. Шмулик сказал, что он должен вернуться в лес к своим. Что хочет от нее Фелиция? Что она знает?
Мать Беата смотрит на нее холодно и враждебно. Лицо Фелиции вытянулось, она даже не взглянула на девочку.
Бируте Магдалена плачет. Какая она противная, эта девчонка! Не стоило и заводиться с ней. Зачем Шмулик рисковал жизнью ради нее? Это она, Шуля, виновата: заморочила ему голову с этой Ривкеле...
- Где ты пропадаешь по вечерам? - слышит она голос матери Беаты.
- В больнице.
- Ты лжешь! Сестра Фелиция заходила туда.
Шуля побледнела.
- Несколько дней назад из нашей аптечки исчезли дорогие лекарства. Где пентотал и корамин ?
У Шули подкосились ноги.
- Не знаю, - еле слышно ответила она.
- Нет, ты знаешь! Если не скажешь, кто взял их, сегодня же позову гестапо. Шуля молчит. Бируте громко рыдает.
- Бируте Магдалена, ты отвечаешь за лекарства. Твой ключ подходит к аптечке. Ты давала Оните ключ ?
Бируте опускает голову и молчит.
- Под замок ее, пока решим, что с ней делать.
Минутку помолчала в задумчивости.
- Бируте Магдалена, ты же еврейка?
Мать Беата не знает ничего о Ривкеле. Ее перевели сюда из закрывшегося монастыря вместе с группой воспитанниц.
Вопрос застал девочку врасплох.
- Нет, нет, - промямлила она.
- Оните, ты знала Бируте Магдалену раньше? Скажи правду. Она тоже жидовка, как ты ?
Шуля выпрямилась.
- Нет. Бируте Магдалена нееврейка, она христианка. Мать Беата, она ни в чем не виновна. Я сама взяла ключ.
- Так. И лекарства тоже?
- Да.
- Зачем? Продала их? Ты сделала с ними гешефт ?
- Нет. Отдала раненому.
- Еврею, да?
- Да.
Старая монахиня поднялась с места тяжело дыша, глаза ее яростно блестела. Шуле показалось, что она вот-вот бросится душить ее. Но мать Беата овладела собой: не крикнула, не ударила, только процедила сквозь зубы, показав пальцем на Шулю:
- Эту - под замок. Не давать ей ничего.
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Целую неделю в городе гремела пальба. Над железнодорожным управлением, самым высоким зданием в городе, стояли облака пыли. Потом стрельба стихла. В город вошли советские танки и автомашины. Шагают солдаты, до смерти усталые и опьяненные победой. Одиночные выстрелы со свистом рассекали воздух.
Группами шагают партизаны по освобожденным улицам. На перекрестках патрули. Только еврейские партизаны не радуются. Их глаза не светятся счастьем победы.
Они бродят по огромному кладбищу - между развалин домов в темных проулках, которые еще недавно назывались "Виленским гетто". Кое-где еще висит на петлях покосившаяся дверь. Из кучи пепла торчат обгоревшие стулья, столы. Ветер гуляет по улицам мертвого гетто, перелистывая страницы книг, обрывки пергамента свитков Торы на грязной мостовой. Люди молча роются в кучах пепла и развалив. Может, найдут что-нибудь из их дома.
Ничего. Пепел и пыль, камни и мусор. Удушливый запах выгоняет партизан на те улицы, где еще живут люди. Но и эти улицы кажутся им кладбищем: здесь тоже когда-то жили евреи...
...Их нет теперь... Время от времени по улице с пронзительным воем проносятся санитарные машины.
Розовощекие яблоки и темно-фиолетовые сливы покачиваются на ветвях деревьев. Сквозь окна больницы в сад смотрят глаза. Иногда они останавливаются на сочных плодах и тут же закрываются. Многие из них уже никогда не откроются... Более счастливые вернутся домой, к семьям, к папе с мамой, к верной жене. Только раненые евреи ничего не ждут. Прошло первое опьянение победой, и в сердце остались пустота и одиночество: "Зачем я остался жив? Кому я нужен?"
На одной из кроватей в маленькой боковой палате лежит Шмулик. В него попала пуля, когда он гнался за группой литовских полицаев, забаррикадировавшихся в монастыре.
Шмулик смотрит в окно. Свет мешает ему. Полголовы и один глаз забинтованы. Шуля сказала, что ему повезло: рана не смертельная. Шмулик перебирает в памяти события последних дней. Шуля - настоящая сестра. Она ухаживает за ним, И Анатолий часто приходит к нему, садится у кровати. Они говорят о прошлом, строят планы на будущее.
Анатолий подобрал его на улице. Хороший он парень, наш Толик! И Шуля... Он вернулся из города в лес, затаив обиду на командира: какое право он имеет так улыбаться Шуле, жать ей руку? Теперь обида прошла, осталась только тоска.
Шмулик еще молод, ему нет и пятнадцати. Когда ночью он открывает глаза, он видит Анатолия и Шулю, склонившихся над его кроватью. Маленькая Шулина рука прячется в крупной мужской ладони Анатолия.
Шмулик думал, что он умирает. Когда сознание вернулось к нему, он прошептал:
- Анатолий, у меня есть сестренка... Ханеле... Когда умру, будь ей братом. Увези ее... в Эрец Израэль.
Заходящее августовское солнце улыбается сквозь окно. Скоро придет Ривкеле Виленская. Она всегда приходит в это время. Ривкеле все еще носит на шее крестик, но уже прячет его под платье. Она еще живет в монастыре. Если найдется кто-нибудь из ее семьи, она пойдет с ним. Она очень одинока и боится остаться одна.
Шмулик очень хочет, чтобы она перестала быть Бируте Магдаленой. Ведь она хорошая девочка, ведь она еврейка.
Он опять вспоминает Шулин рассказ.
Когда ее заперли в подвале, она думала, что пришел конец. Конечно же, ее выдадут немцам. Но прошло несколько дней, и никто не пришел за ней. Раз в день монашка приносила ей хлеб и воду. В подвале все время царила полутьма. Единственное маленькое окошко только наполовину выступало над землей.
В окошко виден был забор и часть стены дома. В комнате стояла узкая железная кровать с соломенным матрацем, на стене - распятие, перед ним лампадка.
- Молись Иисусу, чтобы он спас твою грешную душу, - говорила ей монахиня, приносившая хлеб и воду.
Так прошло пять дней. На шестой день даже монашка не пришла. Неужели о ней забыли? Со двора доносятся мужские голоса. Торопливые шаги по лестнице. Что за суматоха в монастыре? Откуда столько машин?
Ночь. Маленькое окошко кажется черной заплатой на серой стене подвала. Пламя лампадки дрожит. Длинные тени ходят по полу. День был жаркий и душный, а сейчас от окна тянет прохладный ветерок. Шулю мучает голод и жажда. Хочется плакать. Если б она могла вылезть в окно! Но оно стянуто двумя железными прутьями. Шуля безуспешно пытается просунуть голову между прутьев. Неужели ей суждено умереть здесь голодной смертью? Не может быть! Если бы монахини желали ее смерти, они бы выдали ее.
Шуля пытается раздвинуть прутья, но не хватает сил. Глаза наливаются слезами. Она не хочет плакать, но слезы катятся сами. Кто-то идет по двору. Слышны осторожные шаги. Может, это кошка проходит мимо окна?
- Шуля, Шуля, - слышит девочка тихий голос, - Шуленька. Сердце Шули дрогнуло...
- Это я здесь. Я...
При свете лампадки Шуля видит прижавшееся к железным прутьям лицо Ривкеле.
- Это я, Ривкеле, не бойся.
Шуля рыдает.
- Я принесла тебе поесть. Спрятала свою порцию. Не плачь. Шуля, тише, могут услышать.
- Что они хотят со мной сделать?
- Не знаю. В монастыре паника. Укладывают вещи. Сегодня ушли три груженные машины. Наверное, эвакуируют монастырь. Девочкам ведено готовиться в дорогу.
- Все монахини уезжают отсюда?
- Нет... Мать Беата и еще несколько монахинь остаются.
- А ты? Ты тоже поедешь?
- Я?
Молчание. Как видно, вопрос озадачил Ривкеле.
- Я еще не знаю.
- Не уезжай, Ривкеле... Не уезжай к немцам. Останься здесь. Ты еврейка.
- Да, Шуля. Но я боюсь. Не смогла я быть такой, как ты.
- Не бойся. Спрячься... Скоро мы будем свободны.
