Гарри дверь. Там что-то типа кладовки. Беру оттуда инвалидное кресло и закатываю его в палату. Гарри усаживается, а я накрываю ему колени одеялом.
— Возьми еще одно на всякий случай, — просит он.
Вторым я аккуратно и плотно укутываю ему ноги.
— Если кто-нибудь спросит, мы просто решили покататься по коридорам, поняла? — предупреждает он.
— Да, я скажу, что ты никак не можешь уснуть, — киваю я.
Он подъезжает к двери, но мне вдруг становится очень страшно, и я не могу сделать ни шага.
— Ну давай, птичка, — шепчет он. — Пошли.
Гарри поворачивается и смотрит на меня очень серьезно, и я понимаю, что сейчас назад пути уже нет. Он отправится на озеро со мной или без меня. Я должна, по идее, радоваться этому. Ночью озеро будет совсем другим, темнее и тише, а Гарри наконец посмотрит на лебедя. Ведь именно этого я и хотела, правда же?
— Сам будешь виноват, если тебе станет плохо, — говорю я.
Гарри торжественно прижимает руку к груди.
— Беру всю ответственность за это на себя, — обещает он, слегка ухмыляясь. Мне так хочется поймать, задержать эту усмешку.
Я натягиваю дедушкину шапку поглубже на голову Гарри. Мне в руку падают пряди его волос. Он следит за моей реакцией.
— Скоро я все их сбрею, — говорит он. — А то уже похож на линяющего кролика.
Он вздыхает, улыбка исчезает с его губ.
Я опускаюсь на корточки, чтобы оказаться вровень с его лицом.
— Ничего подобного, — мягко возражаю я. — Ты похож на птенчика, у которого еще не выросли все перья.
Он подавляет смешок:
— В этом вопросе я тебе доверяю.
Я плотнее обматываю шарф вокруг его шеи и еще раз подтыкаю одеяла вокруг ног.
— Давай сегодня обойдемся без происшествий, — говорю я.
Гарри закатывает глаза, но позволяет мне себя укутать. Я беру крылья с кровати и кладу ему на колени.
Просто чудо, что нам удается выбраться из больницы и никто не останавливает нас по дороге. Я качу кресло по краю парковки и постоянно кручу головой.
— Прекрати, — шипит Гарри. — Из-за тебя мы выглядим подозрительно.
Я фыркаю.
— Как будто так мы не выглядим подозрительно — в час ночи по морозу везем инвалидное кресло через автомобильную парковку!
Он прячет улыбку под шарфом. У меня колотится сердце. Кажется, оно бьется даже сильнее, чем тогда, когда я ехала на велосипеде. И бабочки в животе опять проснулись. Они буквально бьются мне в ребра каждый раз, когда я смотрю на Гарри. Я прислоняюсь к покосившейся ограде и прижимаю руку к груди. Вдруг я сейчас потеряю сознание, прямо как папа? Вдруг у меня с сердцем тоже что-то не так?
— Слышишь? — спрашиваю я Гарри, не отнимая руки от груди. — Как-то уж очень громко оно стучит.
Но Гарри занят тем, что отодвигает металлическую сетку ограды.
— Прекращай паниковать, просто помоги мне пролезть через эту дыру, — говорит он.
Он подъезжает на кресле вплотную к ограде, чтобы крепче ухватиться за сетку; я помогаю ему, и вместе мы отгибаем достаточно большой кусок, чтобы кресло тоже прошло.
— Надеюсь, это транспорт повышенной проходимости, — говорю я, катя кресло по куче пивных банок и сигаретных окурков. Подскакивая, Гарри стискивает зубы. Хорошо, что небо чистое, а луна светит ярко. Так можно следить за тенями среди деревьев. Когда мы углубляемся в рощицу, я расслабляюсь, и сердцебиение замедляется.
Наконец мы добираемся до озера. Гарри крепко держит крылья на коленях и озирается вокруг. Потом достает телефон из кармана, проверяет, ловит ли здесь сеть, и натягивает шарф до самого рта.
— И где она? — шепчет он.
— Сейчас приплывет, — отвечаю я.
Как только я это произношу, сразу замечаю ее. Словно призрак, птица скользит по темной воде. Лунный свет падает на ее перья, и они сверкают. Интересно, это уже начало появляться белое взрослое оперение? Я подкатываю Гарри ближе к берегу; мне приходится толкать кресло изо всех сил: колесики застревают в мягкой земле. Лебедь плывет к нам и останавливается совсем близко. Она смотрит сначала на меня, потом на Гарри. В ее глазах совсем нет страха. Я жду, когда Гарри тоже это увидит.
Но он говорит только:
— У меня нет с собой хлеба.
Птица отводит от него взгляд. Она выходит ко мне и ковыляет по траве, потом, тихонько урча, прижимается клювом к моей ноге. Мое тело пронизывает уже знакомое чувство, похожее на электрический разряд. Я снова смотрю на Гарри.
— Видишь? — спрашиваю я. — Она ненормальная!
Он улыбается:
— Она классная. Покажи ей свою модель.
Я забираю у Гарри сложенные крылья и расправляю так, чтобы птица точно их увидела. Она вытягивает вперед шею и проводит клювом по перьям. И вдруг начинает шипеть: клюв застрял в застежке-липучке. Я быстро помогаю ей выпутаться. Интересно, что она думает? Как это странно, что я показываю ей какие-то крылья. Может, это так же нелепо, как демонстрировать мне пару человеческих ног.
— У Гарри безумная идея, — объясняю я ей. — Он считает, что можно использовать мою модель, чтобы помочь тебе полететь.
Услышав мой голос, лебедь склоняет голову набок, и Гарри смеется:
— Она тебя слушает. Совсем как собака.
Птица, моргая, поворачивает голову на звук его голоса.
— Как ты думаешь, она нас понимает? — спрашиваю я.
Гарри опять смеется.
— Может быть. — Он пожимает плечами. — Ты уверена, что она не домашняя?
Я качаю головой:
— Я видела ее в тот день, когда лебеди врезались в провода, и уверена, что это была она.
Он внимательно смотрит на лебедя. Теперь, когда Гарри не нужно больше держать крылья, он сидит, крепко сцепив руки на коленях.
— Можешь ее погладить. Мне она разрешает.
Я тянусь к птице, чтобы показать, и глажу пальцами ее шею. Мне нравится, как нежно она при этом клокочет. Но Гарри только откидывается на спинку кресла, как бы отстраняясь от нее.
— Ты что, боишься? — спрашиваю я со смехом. — Она не кусается.
— Может, она не кусает только тебя?
Я поворачиваюсь к лебедю и смотрю прямо в глубокие темные птичьи глаза.
— Ну, что скажешь, птичка? На этот раз ты полетишь?
Мы идем к другой стороне озера. Дорога здесь шире, а огни больницы — дальше. Но и ветер сильнее, гораздо сильнее. Он дует прямо нам в лицо, заставляет Гарри кутаться в одеяла. Лебедь не отстает от нас, двигаясь по воде.
Она останавливается лишь на мгновение, поворачивает клюв к ветру и принюхивается. Ветер
