Один из мальчишек, недоверчиво блеснув глазками, спросил:
- А ты знаешь, как называется та большая корова, с веревкой в носу?
- Это Карат, - уверенно ответила Надейка.
- Не Карат, а бык, - поправил ее хлопчик. - И он бодается. Вот так мр-муу!..
- Неправда! - заспорила Надейка. - Татка с Костиком и дядькой Миколаем давали ему в вагоне траву. И он ел, не бодался...
Корницкий и Миколай шли вдоль кормушек и проверяли цепи. За ними важно, торжественно выступал дед Жоров.
- Все тут своими руками опробовал. Можно привязывать не только коров, но и медведей.
- Трафаретки готовы? - спросил Корницкий.
- Шестьдесят штук, как договорились. Кличка, возраст, примета.
- Надо шестьдесят пять.
- Шестьдесят пять?
Миколай обнял старого бригадира за плечи и объяснил:
- Пять коров, дядька Жоров, костромские колхозники нам дали сверх плана. За то, что ты варил хорошую кашу в партизанах, а Софронович хорошо рассказывал про это на собраниях. Не всякий родной брат так тебя встретит, как встречали нас!
"НЕУГОМОННЫЙ ТЫ ЧЕЛОВЕК, АНТОН!"
Вечером Костик доставал из вещевого мешка консервы, завернутые в бумагу покупки. Объяснял матери, которая стояла рядом:
- Это сахар. Тут бекон, сало такое пополам с мясом. Два килограмма селедок. По лимиту.
- Как ты сказал?
- По лимиту. Книжечка такая у дядьки Антона есть. По ней в магазинах выдают харчи и промтовары. Он мне купил ботинки и рубаху, а тебе ткани на платье.
- Зачем ты, Костик, брал?
- Говорит не знай что! Это подарки! А харчи в общий котел. Так и тетка Поля сказала.
- Когда ж она переедет?
- Когда тут будет такая квартира, как и в городе.
- Значит, никогда!
- Нет, дядька Миколай сказал, что такую квартиру колхоз своему председателю построит.
Открылись двери. В землянку вошли Надейка, Анечка, Корницкий.
- Это, дочки, тетя Таиса. Она вас сейчас напоит и накормит.
- Почему ж нет, садитесь только за стол.
Таиса начала ставить на стол миски и тарелки, достала из печи чугун.
- Мне бы молока, - сказала Анечка.
- Что я тебе говорила, Антон? - наливая из чугуна бульон в тарелки и миски, промолвила Таисия. - А ты хотел весь удой везти на молочный завод.
- А ты разве забыла первую колхозную заповедь?
- Каждую заповедь надо выполнять с головой. Нельзя отдавать самое последнее, которое нужно тебе самому.
- Последнее и самое дорогое у человека - жизнь! Когда было надо, и ее не жалели.
- То на фронте, в партизанах. И отдавали, и отдают, чтоб хорошо жилось детям.
- Всем нашим детям, Таиса, в Пышковичах есть картошка молодая, огурцы свежие, лук. Захотел - грибков либо ягодок в лесу насобираешь, а в городе ничего этого не найдешь. Правда, Надейка?
- Правда, татка. Лук и огурцы только на рынке.
- Очень дорого, и то не всегда бывают, - сказала Таисия.
- У нас свои овощи будут, - ответил Корницкий. - На тот год мы засадим овощами как можно больше земли...
- Во-во! - засмеялась Таисия. - Раньше с ног валился, чтоб достать коров, а теперь про овощи запел... А лен, а свиньи?
- И лен, и свиньи, и сад!
- Неугомонный ты человек, Антон! Наверно, хорошо жить с тобой Поле...
РУИНЫ
В Минск Полина Федоровна приехала утром. Она ужаснулась, увидав руины вместо города. Такое могло произойти только при сильнейшем землетрясении, безумной и слепой стихии, против которой пока что бессилен человеческий разум. Многие поколения людей вырабатывали кирпич, рубили и возили лес, чтоб строить жилые дома, магазины, фабрики, заводы, клубы, библиотеки, школы... И ото всего этого остался только пепел, горы щебня, покореженного металла. Среди груды кирпичей и камня заросли лебеды, колючего дедовника. Кое-где встречались небольшие делянки, засаженные картошкой и даже рожью. И это в центре города, неподалеку от вокзала, от Дома правительства, закамуфлированная махина которого каким-то чудом осталась неповрежденной.
По дороге от Москвы Полина Федоровна видела железнодорожные станции, деревни, местечки, города, через которые пронесся разрушительный ураган войны. Может, понадобится сто лет, чтоб все снова пришло в норму и люди начали жить так, как жили до войны. В Пышковичах, наверно, тоже не лучше, чем тут, в Минске. Как мог Антон Софронович отважиться тащить детей в это пекло? И как она, мать, отважилась их отпустить? Так может поступать только бессердечный эгоист! Даже Викторию Аркадьевну поразила уступчивость Полины Федоровны.
"Покуда не поздно, скорей поезжайте в его чертовы Пышковичи и заберите от этого варвара детей. Надо, дорогая, воевать за свое счастье. Само оно не дается в руки. А тогда, вспомните мои слова: Антон Софронович долго там не продержится. Я убеждена, что Надейку и Анечку он захватил как тех заложников, чтоб вынудить вас переехать в Пышковичи. Смотрите ж там, не поддавайтесь!"
Вспоминая эти советы, Полина Федоровна направилась в Дом правительства, где работал Василь Каравай. Он в это время разговаривал с председателем колхоза своей родной деревни, который приехал к своему знатному земляку достать лесу сверх плана.
- Как будет, товарищ генерал? Хоть бы две сотни кубометров...
- Ни кубометра! Получай, что причитается. Тебе дай волю, так ты сведешь все леса в республике! Пора начинать строить из кирпича, камня, самана...
В дверях появилась секретарша.
- Василь Дорофеевич, к вам просится Корницкая,
- Полина Федоровна? Откуда?.. Ну, проси, проси. А ты, браток, ступай и не дури мне голову. Что, на фабрики и заводы будем завозить из Сибири? Нет! Как говорится, бывай здоров!
Каравай достал из кармана деньги.
- На, передай там вместе с поклоном моей матери. Скажи, что, может, скоро я ее проведаю.
Вошла Полина Федоровна. Каравай встал из-за стола, шагнул к ней навстречу.
- Полечка, дорогая! Из Пышковичей?
- Из Москвы.
Они обнялись и поцеловались, как хорошие друзья. Поглаживая свои пышные усы, Каравай спросил:
- Моих давно видела? Веру, детей?
- Позавчера.
- Как они там?
- Здоровы. Недавно ездили смотреть, как строится дача.
- Ну, то и хорошо. А Антон, говорят, бушует на своей родине. Запас на зиму сена, окончил уборку хлеба. Сам не спит и другим не дает. Колхозники хотят к твоему приезду закончить дом для вас. Боятся, что Корницкий бросит их и вернется в город.
- Они его еще не знают!
- Дети, говорят, обжились. Очень им понравилась землянка...
- Ничего. Я скоро их вывезу. Только б добраться до Пышковичей.
- Доберешься. Я тебе дам своего "козлика"...
НЕСГОВОРЧИВАЯ "КНЯГИНЯ"
Неожиданный приезд Полины Федоровны взволновал Корницкого. Он только что пришел в поле, чтоб посмотреть, как идет сев ржи, и вскоре примчался на коне Костик.
- Дядька Антон! Там приехала тетка Поля.
- Приехала?! - весь встрепенулся Корницкий.
- На легковой машине.
- Ух ты, даже на легковой?! Лети скажи, что сейчас буду.
Он разгонистым шагом и бегом направился к деревне. Прямо по полю, где колхозники лопатами растряхивали сухой торф, на нескольких плугах уже запахивали унавоженное поле. Все колхозники удивленно поглядывали, как быстро, почти не обращая ни на кого внимания, мчался в деревню председатель. По дороге ему повстречался Калита. Недоуменно остановился.
- Что такое, Софронович? - спросил он.
- Поля приехала! - отмахнулся от него Корницкий.
- Порядок! Теперь тебя не потянет из Пышковичей!
Корницкий его уже не слышал. В глазах появилось что-то по-мальчишески озорное. На дороге увидел дернину, разбежался и ударил, как футболист, ногой. Дернинка взлетела вверх. Две женщины, перетряхивающие торф, удивленно переглянулись и пожали плечами.
- В своем ли уме наш Софронович? - сказала одна из них.
Корницкий был уже возле кладбища. Рядом со старыми ровными и покосившимися крестами стояли красные обелиски - могилы солдат и партизан.
Корницкий миновал аллею, и тут сразу предстала перед его взглядом колхозная усадьба. Неподалеку от коровника возвышались огромные скирды сена - запасы на зиму. Немного поодаль гудела молотилка, возле которой мелькали люди.
В последнее время в Пышковичах появилось несколько красивых хат и неоконченных новых срубов. На одном из срубов плотники ставили стропила. Дед Жоров, увидев Корницкого, крикнул со сруба:
- Слышал, председатель? Княгиня твоя приехала, а печь мы еще не окончили...
- Обойдемся пока что, дед Жоров.
Около своей хаты председатель увидел темно-зеленый "газик". Шофер, согнувшись в дугу, копался в раскрытой пасти машины. Корницкий весело крикнул ему "день добрый" и бегом вбежал на крыльцо.
Пока Антона Софроновича не было дома, Полина Федорована успела осмотреть и дочек и хату. Все вокруг нее было еще необжитое, неуютное: неоштукатуренные стены, некрашеный пол, три грубые железные кровати, поставленные в ряд, как в казарме. Пышный букет белых ромашек на непокрытом столе еще больше подчеркивал бедность жилья. После привычных, милых сердцу теплых городских комнат все тут было для Полины Федоровны холодным, чужим.
