Передо мною была «страшная шайка Муссолино». Я видел воочию легендарных «калабрийских бандитов».
И с изумлением смотрел:
— Эти?
Производят ли они впечатление бандитов.
Вы — солидный и представительный господин, читатель. Но если вас выдержат два года в тюрьме, пока вы на себя не станете похожи, выстричь вам голову какими-то безобразными клоками, одеть вас в полосатую куртку каторжника, и при виде вас всякий скажет:
— Фу, какой типичный преступник! Сразу видно! Сколько он душ…
Арестантский халат очень идёт к человеку.
Нет такого человека, который в арестантском халате не имел бы вида «отпетого арестанта». Арестантский халат совершенно искажает внешность человека. Заранее наполняет нас предубеждением.
Это маскарад, в котором каждый человек имеет вид преступника.
И я думаю, что такой маскарад не достоин правосудия. Появление подсудимого в ужасном арестантском халате или кандалах не должно быть терпимо в суде присяжных.
Вы спрашиваете их:
— Преступник ли перед вами?
Зачем же насильственно внушать им:
— Это преступник.
Дайте им спокойно ответить на вопрос, не восстанавляйте искусственно против обвиняемого и не прибегайте к подтасовкам, не нашёптывайте предупреждения и не подсказывайте ответ:
— Это преступник. Посмотрите на него!
Среди подсудимых выделялся один. Старик, il sindaco, мэр Маравилья. Он обвиняется, как главный помощник и укрыватель Муссолино. Он двумя головами выше всех и среди этих жалких несчастных людей выделяется полной достоинства и гордости осанкой.
Если бы художник захотел рисовать легендарного «благородного бандита», — модель налицо. Фигура, полная юношеской силы и мощи. Густые, слегка вьющиеся седые волосы, красивыми прядями падающие на лоб. Седая надвое борода. В общем удивительной красоты «серебряная голова». Правильные черты лица. Открытый, гордый и благородный взгляд. Нет ничего странного, что он десятки лет внушал к себе почтение, и его бессменно выбирали мэром.
Он богаче всех, одет в своё, крепкое платье и кажется чужим, странным, случайно попавшим в толпу жалких, пришибленных людей, которых не отличишь одного от другого: все они воплощение одного несчастия. Ничего, кроме несчастия, на их лицах не читается. Несчастие сделало их похожими друг на друга, как близнецов.
За две недели процесса Маравилья приобрёл себе всеобщие симпатии.
Сколько я потом ни заговаривал о нём, каждый говорил мне: «Ah! Il sindaco!» с таким почтением, словно это один из самых уважаемых деятелей.
Прокурор даже должен был предупреждать присяжных:
— Не поддавайтесь тем симпатиям, которые сумел внушить себе здесь, на суде, обвиняемый Маравилья. Не судите по внешности!
Что вызвало реплику со стороны защитника мэра:
— Один раз обвинитель говорит: «не судите по внешности!» В другой раз, указывая на других подсудимых, говорит: «самый вид их говорит, способны ли они на преступление?» Когда же верить г. обвинителю? Тогда верить, очевидно, нельзя. А человеку, которому нельзя верить всегда, лучше не верить никогда!
Всё время на самые злостные выходки свидетелей-карабинеров Маравилья отвечал спокойно, с достоинством, доказывая, что всё это личности, и что карабинеры хотят обвинить хоть кого-нибудь, так как им не удаётся поймать настоящих виновников.
Таково же и общее мнение.
Никто из обвиняемых не отрицает, что они знали Муссолино.
— Кто ж его не знал?
Они принимали его у себя:
— Ничего дурного мы за Муссолино не знали!
Муссолино ночевал у них:
— Он всегда платил за ночлег.
Но ни в каких преступлениях Муссолино они не участвовали.
— Никто даже и не знал ни о каких преступлениях Муссолино. Это говорят карабинеры!
Публики было мало. Человек тридцать, из них пятеро мужчин. Остальные — женщины и дети. Дети почти голые, женщины босые, в драных платьях, без белья, в двери выглядывало голое тело. Всё это жёны и дети подсудимых. Когда, 2 года тому назад, их мужей взяли, хозяйства были разорены, кормиться стало нечем, и несчастные пришли за мужьями в город.
Подсудимые во время предварительного следствия возбуждали ходатайство о том, чтоб их перевели в тюрьму в Неаполь.
Мотив:
— Там нашим жёнам с детьми легче прокормиться милостыней, чем в нищем Реджио.
Всё время между «публикой» и подсудимыми шёл разговор. Южному итальянцу не нужно слов, чтоб говорить. Слова, это — только дополнение к жестам. И истинный итальянец жестами расскажет всю библию. И истинный итальянец поймёт всё от слова до слова.
В течение всего процесса, среди подсудимых, публики, свидетелей шёл «неумолчно» безмолвный разговор, споры, целые диспуты.
Среди женщин, сидевших вокруг меня, две были с грудными детьми.
— Как же так? Мужья арестованы два года?!
Разгадку я узнал потом.
Я застал последнюю стадию процесса.
Я был в понедельник. В субботу прокурор произнёс речь, наделавшую шума на всю Италию. Он требовал для подсудимых для кого четырёх, для кого пяти лет каторжной тюрьмы.
— 250 лет тюрьмы! — с остолбенением восклицали все газеты всех партий. — Два с половиной века заключения, тьмы, страданий!
Сегодня начались речи защиты.
Мне понравились итальянские адвокаты. Они говорят живо, но просто, без театрального пафоса.
— Две недели длится процесс! — говорил один из них, молодой человек. — И сегодня, на 15-й день, вся Италия ещё спрашивает себя с недоумением: да кто же на скамье подсудимых: разбойники или жертвы? Мы присутствуем, действительно, при удивительном процессе. Две недели мы слышим одни обвинения и ни одного доказательства! И в этом удивительном деле нет ничего удивительного. Два года строили обвинение и не нашли ни одного доказательства, чтоб положить его в основу. Чего не могли найти в течение двух лет, не могли найти и в течение четырнадцати дней.
Правосудие должно быть делом таким же точным, как математика. И дела должны разрешаться точно так же, как разрешаются математические задачи.
Арест обвиняемого должен являться неизбежным, логическим выводом из всех добытых уже сведений.
Часто делается наоборот.
Сначала пишут ответ, а потом проверяют, верно ли решена задача. Действительно ли открыт настоящий виновный.
Сначала указывают виновного, а потом прибирают доказательства его виновности.
И так как «ответ известен заранее», то все действия даже невольно подгоняют под этот ответ.
Ищут не «кто виноват», а «почему именно этот виноват».
Отсюда неполнота, односторонность, ошибочность, которыми часто страдает следствие в Италии, как и везде.
Разозлённые, доведённые до отчаяния безуспешностью погони за «шайкой Муссолино», карабинеры кинулись хватать всех, кто казался им подозрительным.
Дело не трудное там, где, по восклицанию одного из свидетелей, «все жители — воры».
Перехватав людей, им сказали:
— Оправдывайтесь, если вы не виноваты.
Это называется «просеять подозрительные элементы».
Многие с такой очевидностью доказали свою непричастность, что их пришлось отпустить.
63 человека остались «в сите».
— А! Не могли оправдаться, значит, вы виновны.
Их последний достаток был разорён вконец, их заключили в тюрьму, их семьи пущены по миру.
И вот спустя два года тюрьмы, эти люди пришли на суд.
Против них нет ни одного доказательства. Чувствуется, что среди них есть виновные. Но почему они виновны? Кто из них виновен? Кто не виновен?
Правда где-то бродит около. Но где? Она невидимка? За 14 дней процесса никто не заметил даже малейшей складки её одежды.
Где доказательства?
Показания карабинеров.
— Но, — справедливо восклицали все защитники, — карабинеры были следователями. Карабинеры же являются свидетелями. Довольно с нас карабинеров, и довольно с карабинеров! Нельзя же их делать ещё и судьями!
Защитники менялись, но мотив речей оставался один и тот же:
— Доказательств!
В четыре часа был объявлен перерыв до завтра, и вот по городу потянулась чудовищная процессия.
Публику удалили.
По лестнице, где на каждой ступеньке стояло по два солдата, повели обвиняемых, скованных за руку попарно. Сзади каждой пары шла пара карабинеров.
Подсудимые шли, подняв скованные руки, как собака поднимает раненую лапу. Малейшая неловкость, стоит оступиться, и вдребезги рука своя и соседа.
Между шеренгами солдат 12 обвиняемых прошли в три допотопные каретки, запряжённые одрами, с решётчатой дверью.
Осторожно, боязливо подняв прикованную к руке соседа руку, они влезали в крошечные каретки.
Кучера защёлкали бичами, заорали благим матом на одров, и шествие тронулось.
Впереди две шеренги солдат.
По обеим сторонам кортежа — по ряду солдат и по ряду карабинеров. По карабинеру на козлах. По карабинеру на задней подножке кареты.
