Письма из Лондона - Дженнифер Робсон

Руби опустилась на колени перед подругой, принялась снимать слой за слоем шелковые оборки.

– Жаль, что я с ним не познакомилась.

– Ты бы ему понравилась. Он, когда был помладше, ездил с семьей в Америку и пришел в восторг от того, что видел. Он обещал мне, что после войны мы там побываем. Он не сомневался, что я стану кинозвездой в Голливуде.

Руби продолжала пороть ткань, аккуратно, чтобы не порезать Вай. Она так близко находилась к подруге, что не могла не заметить, как ее пробирает дрожь.

– Он сразу записался в армию. Я знала, что он это сделает. Он в Оксфорде состоял в летном клубе. Для него и его друзей это было чем-то вроде забавы. Они все записались в армию. Они все… они все погибли.

– Ах, Вай.

– Их было пятеро, и все они погибли прошлым летом. Хью был самым старшим из них – а ему был всего двадцать один. Это было еще до того, как мы с тобой познакомились. Ты тогда уже приехала в Англию?

– Только-только. Я еще осваивалась. Только вставала на ноги, так, наверно, можно сказать. Я тогда еще не понимала, что они делают. Что они спасают всех нас.

Вай кивнула, сделала глубокий вдох.

– Такой выдался прекрасный день. Голубизна неба обжигала глаза, когда я поднимала их вверх. Он… Хью делал третий вылет в этот день. Он несколько недель не спал толком, вероятно, сильно устал. Понимаешь, их было так мало, а с каждым днем становилось все меньше и меньше. Он вылетел, но так и не вернулся. Я узнала об этом только на следующий день. Его родители прислали телеграмму, его сестра ехала всю ночь, чтобы сказать о случившемся, глядя мне в глаза, избавить меня от того ужаса, который охватил бы меня, если бы я узнала об этом по телефону или из телеграммы. Я буду всю жизнь благодарна ей за это.

Руби уже работала над рукавами, ее булавки отправились в путь вдоль тонких рук Вай.

– И как долго вы были обручены?

– Всего лишь с Рождества. Когда его убили, я некоторое время носила колечко, но оно когда-то принадлежало его бабушке, и мне показалось, я не должна его оставлять себе. Я вернула колечко его матери.

– У тебя есть его фотография?

– О да, – сказала Вай и улыбнулась Руби широкой и робкой улыбкой. – У меня в сумочке – напомни, я тебе покажу перед обедом.

– Я закончила. Дай я помогу тебе вылезти из него. Только медленно, чтобы не уколоться.

Вай, переодеваясь в свои юбку и блузу, замерла на секунду, показала рукой в сторону сундука.

– Выбери себе что-нибудь. Пожалуйста, прошу тебя.

– Нет-нет. Я и без того тебя ограбила, когда переехала сюда к твоей матери. Мне больше ничего не нужно.

– Да ну, конечно, нужно. Рождество наступит – и оглянуться не успеешь, а тебе понадобится хорошее платье. Да, у нас с коллегами из НКС на следующей неделе будет благотворительный вечер. Тебе понадобится что-нибудь миленькое. Тебе тут ничего не понравилось? Только по-честному – я очень хочу, чтобы ты выбрала что-нибудь.

– Если ты уверена… может быть, это красное платье? Только оно выглядит совсем как новое.

– Если это то, о котором я думаю, то я купила его из чистого каприза и ни разу не надела.

Вай с головой залезла в сундук и появилась с тем самым платьем, которым только что восхитилась Руби – темно-красным, в мелкий белый горошек. У платья была длинная юбка, расширявшаяся книзу, не слишком пышная, короткие рукава-пуфы и глубокий вырез сердечком. Спереди его украшал ряд перламутровых пуговиц.

– На мне этот цвет ужасен, – сказала Вай, – а на тебе оно будет замечательно выглядеть. Я просто настаиваю, чтобы ты его взяла.

Платье, потребовавшее лишь минимальной переделки, Руби надела в следующую пятницу вечером на представление НКС, о котором говорила Вай. Свой концерт они давали в театре «Фортюн» в Ковент-Гардене рядом с шотландской церковью, где проходила поминальная служба по Мэри. Ванесса тоже пришла, и ее совсем не обрадовали слова билетерши, сообщившей им, что их места наверху.

– Ваши места на балконе, мадам. Это вверх по лестнице до самого конца. Билетер наверху поможет вам найти ваше место.

– Я не думала, что мы сидим на Олимпе, – проворчала Ванесса, когда они плелись по лестнице.

– Да, но зато нам все будет видно, – весело сказала Руби, которая пребывала в таком восторге, что ее ничуть не волновало, где они будут сидеть. – Это то же самое представление с участием Вай, которое показывают рабочим заводов?

– Кажется, сегодня будет расширенная версия, – ответила Ванесса, чуть запыхавшись. – Они уже давали такое несколько раз для сбора средств.

Наверху билетерша вручила им программку и показала, где их места. Подъем наверх стоил того – они сидели в первом ряду балкона, откуда открывался превосходный вид на всю сцену.

– Вот она, – сказала Ванесса, показывая на имя Вай в программке.

Мистер Стайлс и его оркестр начали представление с популярной музыки, гвоздем их программы была «Чаттануга чу-чу» – одна из самых популярных мелодий. Руби с трудом сдерживалась, чтобы не вскочить с места и не затанцевать в проходе. После оркестра выступали Мортон и Милли, пара танцоров-чечеточников, которые продемонстрировали вполне достойное подражание Фреду и Джинджер [20], потом на сцену вышел Артур Латимер, исполнивший несколько коротких фортепьянных пьес на гигантском «Стейнвее», который выкатили из-за кулис на середину сцены.

После короткого перерыва на сцену вышли Ева и старлетки – танцовщицы-акробатки, а потом наступило время комика.

– Он ужасен, – предупредила Руби Ванесса, когда актер вышел на сцену. – Это худшая ура-патриотическая дрянь. Почему они его еще держат – для меня загадка.

– Жаль, что здесь нет Найджела. Ему, наверно, понравилось бы.

Ванесса не ошиблась. Комик оказался ужасно вульгарным, и после особенно гнусного лимерика про «япошек, макаронников и фрицев» Руби была готова заткнуть уши пальцами.

– Не могу понять – как люди могут смеяться над этим, – прошептала она в ухо Ванессы.

– Я думаю, он взывает к самым низменным инстинктам толпы. Но, по крайней мере – о, слава богу – он уже уходит.

Как только сцена снова опустела, погас свет, и в зале воцарилась тишина. Из темноты появилась фигура. Это была Вай в платье, которое переделала для нее Руби.