среднем для интернированного человека уже один факт лишения его свободы – немалая травма. Мы можем всех их разместить в отеле «Савой», но все равно это будет несправедливо.
– Вы уже говорили с ним?
– Нет. Я хотел сначала поговорить с тобой. Узнать, не хочешь ли ты занять это место.
– Тогда чего же вы ждете? Ему можно позвонить? Пригласите его на ленч в ближайший день. Так вы сможете представить его всем нам.
– И дать ему возможность принять решение, уточнив, хочет ли он работать в таком сумасшедшем доме?
– Да, Кач. Именно так.
Эмиль Бергман вскоре встретился с Качем и Руби в «Старом колоколе». Миниатюрный и стройный, он тщательно зачесывал волосы назад со лба и при разговоре отчаянно размахивал у лица изящными руками. Он казался намного старше Кача, хотя Руби подозревала, что они ровесники.
Он был дружелюбен, но сдержан, и принадлежал к той категории людей, которые выслушивают других, а когда предлагают свое мнение, то обдуманное и взвешенное. Он молча (если не считать изредка произносимых им «конечно, конечно») выслушал Кача, который поведал ему о трудностях, переживаемых журналом, о необходимости вернуть читателей, отвернувшихся от них за время катастрофического пребывания Найджела в кресле главного редактора.
– Ну? Что скажешь? Тебе это интересно? – спросил Кач.
– Интересно. Что касается того, чтобы вернуть журналу популярность, на это уйдет время. Для начала тебе нужна какая-то важная статья. Что-то такое, что привлечет внимание всех. Заставит читателей говорить. Но только дискурс не должен быть реакционным, как при прежнем редакторе.
– У тебя есть какие-нибудь идеи?
– Да. Предмет не из легких. Я думаю, твоим читателям нелегко будет читать об этом. И Министерство информации нужно будет убедить, чтобы материал пропустили. Но я думаю, все это можно уладить. Мне кажется, они согласятся с тем, что это пойдет на пользу в военном отношении.
– Ну, выкладывай.
Эмиль подался вперед, впившись взглядом в остатки пива.
– Прошлым летом католический епископ Мюнхена прочел проповедь, осуждающую так называемую программу эвтаназии неполноценных, проводимую нацистами. Эта так называемая программа представляет собой не что иное, как целенаправленное уничтожение невинных людей. Программа после этого была свернута, а иными словами, просто стала проводиться негласно, а епископа посадили под домашний арест. Я не удивлюсь, если он кончит жизнь в газовой камере.
– В газовой камере? – переспросила Руби.
– Так там убивают людей. Детей, калек и стариков, впавших в деменцию. Их убивают ядовитым газом. Десятки тысяч включены в официальную программу. И один бог знает, сколько еще нацисты убивают тайно. Число убитых станет нам известно только после войны, но я нутром чую, это будет кошмар кошмаров.
Кач снял очки, принялся тереть виски.
– У нас есть какие-нибудь сведения из первых рук? От кого-нибудь, кто может рассказать о реальных масштабах этого ужаса?
– Пока нет, но это вопрос времени. А пока я предлагаю напечатать перевод проповеди епископа и сопроводить его твоей редакторской колонкой. Это вызовет настоящий взрыв. Даже, может быть, этот вопрос поставят на обсуждение в палате общин. И такая статья напомнит читателям о том, что «Пикчер Уикли» – сила во благо этой страны.
7 декабря 1941
В последние месяцы у Руби вошло в привычку после обеда сидеть с Ванессой и Джесси в библиотеке, которая была меньше и уютней гостиной, к тому же здесь стоял радиоприемник в красивом деревянном корпусе.
В тот воскресный вечер Вай не пришла на обед – выступала на рождественском представлении для заводских рабочих где-то на севере города. Беатрис ушла в восемь – ей предстояло рано вставать утром, а Джесси отправилась в кровать, жалуясь на боли в спине.
Поэтому Руби и Ванесса остались в библиотеке вдвоем, тихо вязали и слушали довольно скучную вечернюю воскресную программу Би-би-си – церковные службы, гимны, проповеди, как стать лучше, и всякое такое. Руби некоторое время назад сделала потише звук, чтобы не слышать гнусавый голос и банальные слова священника, который болтал без умолку последние четверть часа. Но когда часы пробили девять, она вновь прибавила звук, чтобы они могли послушать вечерние новости.
«Новости для вас читает Алвар Лиделл».
– Тебе ведь нравится этот голос? «Новости для вас», – проговорила Ванесса, идеально подражая интонациям диктора. – Разве можно себе представить более сочный голос? Он словно каждый день полощет горло винтажным портвейном…
– Шшш, Ванесса. Что-то важное… – Руби сделала звук еще громче, наклонилась к динамику.
«…атаки на военную базу Соединенных Штатов в Тихом…»
– Бог ты мой, – выдохнула Ванесса. – Неужели это правда?
«…из Токио передают, что Япония официально объявила войну Соединенным Штатам и Британии. Японская авиация нанесла бомбовые удары по Гавайским островам и Филиппинам. Судя по сообщениям свидетелей, был поврежден американский военный корабль, сбиты несколько японских бомбардировщиков…»
– Когда это произошло?
– Это происходит сейчас, Ванесса… шшш!
«…Рузвельт приказал армии и флоту действовать в соответствии с имеющимися у них секретными приказами, он созвал совещание министров и готовит доклад конгрессу. В Лондоне мистер Уайнант [22] встретился с мистером Черчиллем, а обе палаты парламента были созваны на завтрашнее дневное заседание, чтобы заслушать заявление правительства о текущей ситуации. В дальнейших новостях мы…»
Пальцы Руби внезапно онемели, вязание выпало из ее рук, она успела его подхватить, но все спицы выпали из петель. Прижимая спутавшийся комок нитей к груди, она уставилась невидящим взглядом в приемник. Может быть, ей померещилось все это?
– «В дальнейших новостях», – пробормотала Ванесса, выключая приемник. – Если армии Оси не высадятся в Кенте, вряд ли мы еще услышим сегодня что-нибудь интересное.
В это трудно было поверить. Напряжение в отношениях между Японией и Штатами нарастало, но такого она и вообразить не могла. И в то, что Япония объявила войну Британии, тоже было невозможно поверить.
– Ты о чем думаешь? – тихо спросила Ванесса.
– Наверное, о том, что все это не укладывается в голове. Мы – я говорю о моей стране – воюем с Японией и, вероятно, с Германией. Мы будем вести войну на двух фронтах в разных частях света. И все же…
– Да?
– Я чувствую облегчение. Не ужасно ли это? Радоваться тому, что моя страна вступила в войну? Нет, я совсем этому не радуюсь. Вот совсем. Но знать, что мы теперь ваши союзники, что Британия не одна – это такое облегчение. По прошествии такого времени, после всего, что вынесла эта страна…
– Ну, больше сегодня ничего не случится, – сказала Ванесса. – Отложи свое вязание и отправляйся спать. Кач завтра тебя загоняет, так что тебе лучше хорошенько выспаться.
Ванесса была права. Кач утром из почти готового журнала изъял половину материалов, отправил всех на поиски новых сюжетов и полностью переписал свою редакционную статью.
