было видно, что он мысленно мечет громы и молнии.
А когда Бруно принимал третью гидромассажную ванну, он вдруг ни с того ни с сего испытал оргазм. Его эрегированный член оказался зажат между ляжкой и металлической скамеечкой, которая слегка вибрировала от водного вихря, забившего в полную силу. Он уже привык к сонному, блаженному состоянию, возникавшему от долгого сидения на скамеечке, а тут вдруг его тело пронзила волна неведомого ощущения, к которому он был совершенно не готов. А потом магический момент пролетел, и ему осталось только недоумевать, что это было. Произошло все, и не произошло ничего – ничего, как надеялся Бруно, что могло бы его выдать, спасибо рокоту электромотора и бурлению воды в ванне. Но когда оператор вытащил Бруно из воды, то он вроде бы заметил на его теле нечто странное и втер ему в ляжку желтую мазь с нескрываемым отвращением. Но Бруно было все равно. Он просто перестал реагировать на мрачную харизму угрюмого ветерана, в ком клокотал коктейль зависти и отвращения. И заставил себя подавить чувство стыда или страха. Еще он постарался избавиться от уважительного отношения к чернокожим, столь свойственного матери и ее окружению. В последующие сеансы гидротерапии Бруно погружался в колодец блаженства. Это была его игра, в которую он играл, находясь в бурлящей ванне, пока оператор безучастно сидел в стороне, точно изгой или прокаженный. Словно чувствуя неуместность своего присутствия, ветеран прекратил всякие попытки завязать с мальчиком разговор. Он был низведен до уровня больничного аксессуара, такого же, как кресло-каталка или лифт. А Александер Бруно в одиннадцать лет почувствовал себя изысканно-великолепным.
И его изысканное великолепие ожидало доказательства своего высокого предназначения. Для чего-то или кого-то, помимо себя самого. Но после выписки из больницы, вновь попав в заботливые руки Джун, вернувшись в Беркли и во двор начальной школы имени Малькольма Икса, Бруно утратил способность воспринимать нежелательный приток чужих мыслей или чувств внутрь своего панциря. Его дар, стоило ему от него отказаться, стал потерянной игрушкой, которую он и не пытался отыскать. От дара остались лишь внезапные радости от проверки собеседников подобно тому, как он проверял монашку. Привет, вы меня слышите? Нет? Отсутствие внятного ответа было для него облегчением.
Нет. Бруно, который, как правило, предпочитал никогда ни о чем не вспоминать, теперь нежился в воспоминаниях о годах после выхода из больницы. Шестой класс, седьмой, старшая школа в Беркли. Воспоминания, которые Кит Столарски пытался оживить, теперь забили ключом. Как его тело начало меняться вскоре после выписки, как он быстро вытянулся, как четко проявилась линия челюсти. Волосы покрыли шрам в паху, сделав его незаметным. Девушки и женщины, когда Бруно раздевался догола, никогда не видели того, что, как он опасался, могло бы их оттолкнуть. Ему приходилось самому показывать им рубцы от ожогов, а иначе они их не замечали, и тогда его шрамы возбуждали у них столь желанное ему сочувствие. Видите, шутил он, на мне как будто трусы! Стремительное приобщение Бруно-подростка к сексу столько же стремительно вылилось в опустошение. Ему требовались игры с более определенным результатом.
Флэшмен? Да, теперь он припомнил те книжки. И другие, которыми он обменивался с мальчишками вроде Кита Столарски: «Парень с огоньком» Дж. П. Донливи, «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» Хантера Томпсона, «Посторонний» Альбера Камю и «Посторонний» Колина Уилсона. Эти книги, которые Бруно таскал с полок маминых знакомых хиппи и из бесплатной библиотечки в столовке для бездомных, высмеивали все те банальности, которые, как уверяли хиппи, вызывали у них восторг. Флэшмен и впрямь в одночасье стал кумиром Бруно. Правда, у Бруно был еще один такой же, как Флэшмен, кумир – он сам.
Бруно быстро сорвался с орбиты Джун в свободный полет. Мойщики посуды и официанты, с которыми он сошелся в «Спенгерз», а потом и в Chez Panisse, обучили его всему, что он якобы знал и до них, тому, что он почерпнул из книг, или видел в кино, или знал по видеоклипам «Рокси-мьюзик» и Роберта Палмера на MTV. Вещам, имеющим отношение к нему, к миру и к умению скользить невидящим взглядом по окружающим. Уборщики грязной посуды и официанты познакомили его с кокаином и с тайной жизнью ресторанного персонала после работы в барах, которые закрывались в пять или шесть утра. Вот где он впервые в жизни увидел настоящих азартных игроков. Он видел их у бильярдных столов и за карточными столами, или у бара, где они заговаривали зубы простофилям и облапошивали, отвлекая их внимание заранее выдуманными небылицами. Первое время Бруно не мог с ходу отделить победителей от проигравших, и он махнул на них рукой. А теперь ему пришло в голову, что по нынешним меркам все они попадали в категорию неудачников. Тогда не к той ли категории отнести его самого, лежащего здесь после операции?
Вскоре после того, как Бруно сбежал из «Спенгерз» и очутился в более утонченной атмосфере «Гетто гурманов», он попал под покровительство Конрада, менеджера кафе при элитном ресторане Chez Panisse, несостоявшегося танцора балета. Этот горделивый польский эмигрант изъяснялся на английском без акцента и, когда подходил к телефону, четко проговаривал каждый слог: «Чиз Пенис». Конраду пришлось снять многомесячную осаду, которой он подверг шестнадцатилетнего Бруно, тщетно пытаясь приобщить его к гомосексуальным утехам, заявив напоследок, что внешность этого юноши, увы-увы, пропадает зря; зато потом Конрад стал просто его наставником. Он научил Бруно красиво одеваться и ходить, и юноша не уставал удивляться, как же раньше он мог обходиться без этого. Как-то после работы, во время карточной игры в доме на склоне Уайлдкэт-каньона, владельцем которого был развратный профессор истории, позволивший персоналу Chez Panisse пользоваться его бильярдным столом и горячей ванной под открытым небом, Бруно начал обчищать карманы официантов лет на пять-десять старше его, Конрад дал понять Бруно, что покер – отнюдь не игра для джентльмена. Именно Конрад познакомил его с триктраком. Сам менеджер кафе играл в триктрак крайне сосредоточенно, хотя всегда отказывался делать денежные ставки.
Кроме того, Конрад обучил его повадкам, которые большинство считали врожденными, как то: занимать в помещении такое место, чтобы все видеть, располагать ноги параллельно, но при этом сдвигать бедра в противоположную сторону, чтобы тело принимало приятную классическую позу. Конрад, разумеется, не заставлял Бруно вести себя женственно, между прочим, сам Конрад никогда не казался женственным – но он лишь учил Бруно владеть своим расцветшим телом так, чтобы оно не отпугивало и восхищало. Во многом Конрад просто-напросто развивал принципы, которые Бруно усвоил
