кусок черепицы, представил, как он выскальзывает у тебя из-под ноги, и ты падаешь. Всплеск адреналина, и я рванул вниз по лестнице. Схватил оставленные в магазине ключи, опять врезался бедром в комод и чуть не уронил Девушку с тамбурином.
Твои следы вели от лужи и исчезали за оградой. Радость, что ты жива, быстро сменилась беспокойством о том, куда ты могла пойти. Подсказок не было. Парк, фонарь, равнодушные машины на дороге. Я внимательно смотрел по сторонам, но поздно. Ты испарилась.
И вдруг тихий звук. Телефон в магазине, в такое-то время.
У меня слегка заложило уши от выстрела, но с каждым звонком мне становилось все страшнее.
– Да?
Молчание.
– Да? Алло? Алло!
Тяжелое дыхание.
– Кто это?
И вдруг его голос.
– Мистер Кейв?
Я посмотрел вокруг, на предметы в темноте – статуэтки, вазы, письменные столы, напольные часы. Они сжимали кольцо вокруг меня. Я попал в засаду. Я был генералом Гордоном в Хартуме, и меня окружали махдисты.
– Да, это мистер Кейв. Кто говорит?
Я знал ответ.
– Это Денни.
Я отодвинул трубку от уха.
– Мистер Кейв? Мистер Кейв? Мистер Кейв!
Наверное, я убил его, и со мной разговаривал еще один призрак. Сперва Рубен, теперь Денни. Это проявления чувства вины, не более того.
– Нет, – сказал я. – Ты не Денни.
Я взял ближайшую ко мне статуэтку. Девушку с тамбурином.
– Брайони. Она… в нее кто-то… в нее кто-то стрелял.
Я не отвечал. В моей голове носились образы. Пустой чердак. Разорванная «Алиса». Тонущий лебедь. Падающая фигурка в куртке Денни. Склонившийся над телом мужчина. Младенцы в крапиве.
– Она… в больнице.
Он плакал, этот призрак.
– Она в больнице. Ее оперируют… мы были… мы были в Роклиффе. На лугу. Я взял деньги, которые вы мне дали, и мы хотели сбежать. Простите меня. Но кто-то стрелял…
– Кто-то… кто-то. Кто-то.
– Джордж Уикс. Я думаю, это Джордж Уикс. Он уже нападал на Брайони. Поэтому я его тогда…
– Нет, – сказал я. – Это ты нападал.
И тут я вспомнил Джорджа, стоящего наверху, и твое испуганное лицо. Что он тебе сделал? Почему ты мне ничего не сказала? Ты думала, что я ничего не узнаю? Ты думала, что сбежишь с Денни, и вот он, ответ?
Я повесил трубку и позвонил в справочную больницы. Тихий голос ночного дежурного велел мне подождать. Металлический звук серенады Моцарта должен был успокоить мои нервы.
Я вспомнил, как Джордж сидел в магазине с расквашенным лицом и рассматривал статуэтку. Мое сердце забилось с невероятной скоростью, когда я перевернул её и прочел надпись на основании.
Элисон Уингфилд, 1932.
Она выскользнула из моей руки и разлетелась на куски. Я весь сжался, погружаясь в струнные звуки вальса Моцарта, и сдался сидящим в засаде предметам.
И потом меня накрыло. Все сразу.
Я увидел, что экскурсия с привидениями подошла к концу. Я увидел, что похожий на снежного человека блондин повернулся и почти заметил меня. Я увидел, как он пожал плечами и пошел себе, вдоль стены, в сторону тихих переулков. Я увидел, как он срезает путь через лужайку к библиотеке. Я увидел в своей руке бутылку. Я пробежал мимо библиотеки, готовясь встретить его с другой стороны. Один удар – и он падает, лицом в траву, как мертвый.
Я смотрел на воду. Капли падали с окаменевших предметов. Была глубокая ночь. Я проехал много миль и перелез через два забора, чтобы забраться сюда, но ничего не нашел. Я шагал дальше, мимо цилиндра, и полотенец, и резиновых сапог, пока не увидел браслет. Я протянул руку, коснулся его, и мне стало легче.
Сквозь мои пальцы текла вода, бросающая вызов времени.
– Смотри, папа, – прошептал я. – Я…
Где-то вдалеке залаяла собака. За деревьями мелькнул фонарь. Два мужских голоса, все ближе. Браслет никак не отцеплялся. Я уронил его в воду и потерял. Потянулся за ним, но на ощупь все холодные камни были одинаковыми.
Я держал в руках твою куклу работы Хандверка. Секунду я смотрел на тонкий шов на шляпке, на изысканный цветочный рисунок на платье, и ощущал какую-то чужую ярость. Я открутил фарфоровую голову, а туловище швырнул тебе под кровать. Потом тихонько зашел в кухню и бросил кукольную голову в мусорное ведро. Она валялась на морковных очистках, а ее глаза смотрели на меня.
– Прощай, Анжелика.
Я увидел Денни в той комнате, в тот день, когда Рубена заставили пить то мерзкое пойло. Я увидел, как он прошел по забросанному игрушками ковру и прижал Аарона Талли к стене.
– Отвали от него, – сказал Денни.
– С Меченым все в порядке, да, Меченый? – смеясь, спросил Талли.
– Его зовут Рубен, ты…
Началась драка, а еще один мальчишка как попало колотил по игрушечным клавишам. Денни швырнул Аарона на пол, сломав игрушечный замок. Он ударил его кулаком по лицу, и я увидел того малыша, Кама, он кричал «хватит!», а я, Рубен, сидел и смотрел на пустую бутылку в моей руке.
Была ночь, а я стоял посреди парка. Лицом к огню. Пластиковая бутылка из-под нашатыря упала на землю, а я подошел поближе, прикрывая лицо руками, и ощутил жар, пожиравший твою виолончель. Я стоял и слушал эту дикую трещащую музыку, пока в траве не осталось ничего, кроме черной обожженной слезы.
Я увидел пистолет, приставленный к голове спящего Талли. Я услышал свой голос, велящий ему проснуться. Я увидел страх в его детских глазах, с которым он слушал мои угрозы.
Флакон пилюль у его постели. Таких же голубых, как барбитураты, которые принимала моя мама.
– Вы кто? – спросил он.
– Ты меня знаешь, – сказал я. Точнее, мой голос. – Я Меченый.
– Что? Что? Что??
Я увидел, как он вылезает из постели, в футболке и трусах.
– Моя мамка…
– Твоя мама на ночной смене.
Я увидел, как он берет ручку и бумагу, которые я достал из шкафа. Услышал, как диктую ему: «Простите меня. Но я не могу смириться сам с собой». Он выводил каждую букву, и его руки дрожали.
Я покрепче перехватил подушку. Я смотрел на тебя, такую идеальную, спящую, и чувствовал то, что чувствовал он. Его желание быть с тобой и только с тобой, подальше от отца. Так, как когда-то давно. Вместе. На равных. В полном спокойствии.
А потом какофония стихла. Я лежал на полу. Вокруг меня, в тикающей тишине, сгрудились странные темные силуэты. Крохотные фигурки смотрели на меня с деревянных гор, просчитывая следующий шаг. Я был великаном на чужой земле, поверженным Гулливером, ждущим, пока армия лилипутов возьмет его в плен.
Я не мог пошевелиться. Я лежал, спал и не спал одновременно, и не Рубен и не Теренс, а тьма за стенами магазина постепенно уступала свои права белому дню.
* * *
Я ПОСМОТРЕЛ в зеркало, но увидел там не Гулливера, а Робинзона Крузо. «Во что же ты превратился?» – подумалось мне.
Я прибыл из цивилизованных краев, а стал позорным дикарем.
Когда-то я верил в этот мир. Я ценил его старину. Я чинил вещи, созданные человеческими руками.
Я верил, что в этом смысл существования нашего вида. В потребности сохранить то, что появилось до нас, восстановить прошлое и усвоить его уроки. Именно это делает нас людьми, именно это отличает от других животных. Со времен неолита мы что-то создавали, некую лестницу морали, по которой поднимались все выше и выше – выше обезьян, акул,
