что они недосягаемые, но я тоже хочу быть героиней этой фантазии, и меня тянет к ней, хоть умом я понимаю, какая это ерунда.
Любители острых ощущений, рисковые – вот такие манят меня к себе. В них есть драйв, увлеченность, они притягивают меня своей уверенностью. Их ненасытность я принимаю за страсть, их жажду обладания считаю вожделением. Мне нравится их по-охотничьи сосредоточенный взгляд, их решительность, липкий шарм людей, готовых переделать под себя весь мир, когда правила – это принципы, а правда – понятие относительное.
«Они хотят, чтобы ты видела именно это», – говорит мне Наоми всякий раз, когда они не перезванивают, когда я задаюсь вопросом, что сделала не так, когда в очередной раз страдаю.
Это их цвета притягивают меня. Они блестят. Отливают золотом и серебром. А я, как сорока, лечу на этот блеск.
Не знаю, почему мое необычное зрение не дает мне увидеть, что хоть издалека они и блестящие, зато вблизи совсем тусклые. У таких дурные привычки, непреодолимые влечения, мрачные серые тона скрытой информации и полуправды. Не знаю, как с таким необычным зрением я упускаю из виду ржавчину, уже поразившую их внутренний механизм, я не слышу, как скрипят и скрежещут их шарнирные сочленения. У этих блестящих металлических мужчин, давно не знавших смазки, мозгов в избытке, зато нет совести. А я-то жду, что они помогут мне устроить свой дом, но дом основательный, дом, который я буду чувствовать всем существом, а не номер в «Премьер-Инн» на одну ночь.
* * *
Я босиком шлепаю по коридору к своей квартире. Туфли на шпильках я несу в руке; они новые, и так натерли мне ноги, что не помогают даже несколько слоев пластыря. Шарю в сумке, ищу ключи. Позволить себе расслабиться – почти то же самое, что скинуть узкие туфли после долгой вечеринки.
Дверь квартиры Наоми открывается, она удивленно оглядывает меня снизу вверх, замечает, что со вчерашнего вечера я не переодевалась.
– Не судите…
– А я не сужу. Что, думаешь, сама в свое время не веселилась?
– Да вы и сейчас не скучаете, – отвечаю я.
Она довольно посмеивается:
– Да уж, не заскучаю, пока сердце не остановится. Часов в двенадцать клиент должен подойти.
Она смотрит на часы и притворно ахает:
– Всего-то минут через двадцать! Можешь посидеть, посмотреть, если хочешь – он возражать не будет. Тихий, мягкий человек, но вот разводится с женой и судится за ребенка. Его это прямо истерзало.
– Если только он – не убийца с топором, думаю, вы сами прекрасно справитесь. Я вам не нужна, вы и так каждый раз все правильно делаете.
– Нет, не каждый, – отвечает она и озабоченно смотрит на меня. – Но я не поэтому тебя попросила. У него сейчас кризис идентичности, так тебе, может, интересно было бы посмотреть, как это бывает.
Я принимаю это за скрытый укор, обижаюсь, вхожу к себе и закрываю дверь. Растения на балконе жаждут моего внимания, из кухни на меня смотрит цветок, который давно пора полить. Но энергии для этого у меня нет. Я задергиваю шторы, чтобы в комнату не пробивался резкий солнечный свет, и лицом вниз падаю на кровать.
* * *
– У нас опережающие номеронабиратели, – похваляется Пол перед Рейнашем, молодым человеком, который болтает с Парминдер в надежде познакомиться.
Он тоже работает в кол-центре – маленький человек в маленькой компании, в которой не делают столько же звонков в час, сколько мы. Каждый как будто выкладывает свою возмужалость на расшатанный, уставленный пивными бутылками стол, чтобы сравнить размеры. Но я видела зрелища и более печальные.
– И у нас не только автоматизированный набор номера, а еще и хитроумные алгоритмы предсказания доступности агента. Так мы оптимизируем его использование, убеждаем, что мы никогда не ленимся. Мы объединяем опережающие номеронабиратели с приложениями CRM, что позволяет агентам видеть информацию о заказчике, а это дает возможность разговаривать более предметно, личностно, – трещит Пол. Его способность одним духом выпаливать информацию всегда меня впечатляет: я-то, как робот, тупо считываю ее с экрана. Он облизывает палец, поднимает его в воздух и присвистывает.
– О-о-о… – произносим мы все в унисон.
Рейнаш смеется, добродушно воспринимая эту шутку, говорит:
– Ну, а мы до сих пор так и набираем номера сами, то есть делаем дополнительную работу…
Мы неодобрительно шикаем, и он замолкает.
– Беглость пальцев, Парминдер, – говорит Пол, подмигивает ей и быстро машет своими пальцами у нее перед носом.
Парминдер смеется.
– В общем, нет смысла спорить о том, кто здесь лучший, потому что все мы знаем, что это я, – говорит Пол и закуривает.
Мы сидим на улице, около бара «Свинья и утка», в узкой аллее, переполненной гуляками, отмечающими конец рабочего дня, люди вываливаются из входных дверей, вываливаются из собственной одежды, вываливают полуправду, громко кричат, чтобы их услышали, смеются, чтобы чувствовать себя живыми, и я, сидя среди них, вижу, как, беспорядочно извиваясь, линии перелетают от одного человека к другому, скрещиваются, как лазерные лучи службы безопасности в художественной галерее; это я видела в каком-то фильме о краже со взломом. Такие сцены раньше я обходила десятой дорогой, наблюдала издалека, в таких местах я никогда не бывала в эпицентре. Щит мой, конечно, поднят, теперь так почти всегда, и мне спокойно в теплом пузыре, потому что он защищает от всех чуждых мне энергий. Я снимаю его, только когда поворачиваю ключ в своей двери или гуляю в парке. Хотя, конечно, смотря в каком парке и смотря в какое время. Щит дал мне чувство вновь обретенной свободы, и я извлекаю из него всю возможную выгоду.
– Верно, лучший ты, – соглашаюсь я. – Сколько за эту неделю успел продать? Глядишь, скоро начальником сделаешься!
Он закатывает глаза, как будто ему скучно это слушать.
– А я не собираюсь долго здесь торчать. Не для того я приехал в Лондон, чтобы до конца жизни пахать в каком-то там кол-центре. У меня другие планы.
И с этими словами он делает пируэт через вымощенную булыжником аллею и приземляется у деревянного стола, за которым сидит много народа. Он выбрасывает ногу высоко в воздух, делая идеальное балетное па. Все радостно аплодируют, кроме одного парня, чью пивную кружку он случайно сбил. Таким же манером Пол возвращается к нам.
– Буду звездой Вест-Энда. Выступаю в партиях Аладдина в мюзикле «Аладдин» в городском театре Суиндона, Адама и Фелиции в «Приключениях Присциллы, королевы пустыни» в туре по стране, Манкустрапа в «Кошках» в туре по Южной Корее.
– Южная Корея? – ахает Парминдер. – И как там было?
– Изумительно, – отвечает Пол, закатывая глаза. –
