Неуловимой оставалась банда Зюльмата. И он, и Кемюроглу с волчьей стаей оруженосцев молниеносно переносились как бы на крыльях из одного конца района в другой, совершали вылазки с поджогом, с убийствами и исчезали бесследно. Неоднократно против них высылали вооруженные отряды красноармейцев, милиции, но "лесные братья" не принимали открытой схватки, забивались в лисьи норы и молча хоронились там, зализывая раны.
Алеша Гиясэддинов был убежден, что кто-то из районного центра своевременно предупреждал бандитов о готовившемся карательном походе, и они, не теряя ни минуты на сборы, ускользали из вот-вот готового сомкнуться кольца.
Кто же был осведомителем?..
— Главная опасность, Алеша, состоит даже не в отдельных террористических актах, как бы они ни были горестны, а в том, что банда Зюльмата держит в постоянном страхе жителей горных аулов, — сказал Демиров. — А банду мы не ликвидируем, пока не уничтожим бездорожья — самого надежного союзника "лесных братьев".
Гиясэддинов согласился с ним.
— Признаться, сейчас душа у меня не на месте. Боюсь, что, во время нашего отсутствия случится какое-нибудь несчастье, дорога — это твое дело, это дело райисполкома, Субханвердизаде. А ведь я то отвечаю непосредственно за порядок и спокойствие в районе, наконец, за безопасность людей.
— Знаешь, Алеша, — гневно сказал Демиров и, охваченный сильнейшим волнением, зашагал по номеру, — если это так, то необходимо требовать помощи от республиканского ГПУ! У тебя никаких своих кадров нету, чтобы справиться с Зюльматом. На милицию, на прокуратуру надежды плохи! Твоя агентура даже не может обнаружить представителя банды в районном центре. Гм… А почему представителя? Может, руководителя всей банды? Вдохновителя ее?.. Какими же путями Зюльмат узнает о ваших замыслах?
Алеша виновато потупился; конечно, он сознавал свою ответственность.
— Да ищем, ловим, следим… трудно это, ох трудно!
— Не было б трудно, так без меня и без тебя бы обошлись, — разумно возразил Демиров.
— Образовался какой-то заколдованный круг, в который мы не можем проникнуть, — сказал Алеша. — Даже такой испытанный работник, как Гачаг, ничего не разнюхал.
— Но почему, почему? — настойчиво спрашивал Демиров. — А если твой Гачаг: — изменник? От нас получает задешево, а Зюльмату продает дорого?
— Мы же его испытывали и проверяли.
— Но в чем же тайна?
— Пожалуй, в том, что Зюльмат сам держит связь с агентом банды в районе, медленно произнес, тщательно выбирая слова, Алеша. — Никто из "лесных братьев" не знает этого притаившегося в каком-то районном учреждении лазутчика! Даже сын Зюльмата, Хейбар, не посвящен отцом в эту тайну.
— Выходит, банда Зюльмата втройне опасна, товарищ Гиясэддинов, возмутился Демиров, переходя на официальный тон. — Если он связан с предателем, находящимся в наших рядах, то, значит, он действует безошибочно!.. Он имеет возможность точно прицелиться в нашего человека!
Алеша опустил голову.
— Зюльмат получает с того берега и деньги и оружие.
— Чтобы догадаться об этом, не надо работать в ГПУ! — насмешливо заметил секретарь райкома.
Гиясэддинов потемнел от обиды, но промолчал. И в самом деле, как он мог оправдаться!..
— Больше всего я боюсь, что в какой-либо перестрелке Зюльмата случайно убьют и тайна будет унесена в могилу. И предатель в нашей среде уцелеет!
— И тогда начнется прежняя канитель, — горько усмехнулся Демиров. — Он найдет в горах новую шайку "лесных братьев", и опять загремят выстрелы, снова польется кровь!
Алеша пожал плечами.
— А сколько раз я тебя предупреждал, что без охраны нельзя выезжать в горные аулы?
— Ну, а я ездил и буду ездить и без конвоя милиционеров и без оружия! запальчиво воскликнул Демиров. — Хорош секретарь райкома партии, въезжающий в аул в сопровождении десятка милиционеров!.. Нет, пусть крестьяне видят, что я безраздельно доверяю им, и, если понадобится, пусть они же и берегут меня!
Гиясэддинов взглянул на часы и быстро поднялся.
— Через полчаса совещание в ГПУ республики. Получаем оружие, патроны, гранаты. На днях прибудет в район отряд пулеметчиков. Как видишь, я не бездействую.
— Да я тебя и не подозревал в лени. — Таир взял со стола какую-то докладную, углубился в чтение.
В дверь постучали, вошел мужчина в плоской кепке, с невыразительным лицом — такого в толпе и не приметишь.
— Машина подана, товарищ Гиясэддинов!
— Иду, иду!..
Оставшись один в номере, Демиров задумался: "Кто же предатель?.. Ведь он сидит рядом со мною на заседаниях, он улыбается мне, он здоровается за руку со мною!.."
Таир рано осиротел. После смерти отца его, Демира-киши, богатые родственники хотели взять к себе мальчика, _решив сделать из него то ли приказчика, то ли дворника. Но мать Таира, Марьям, настояла, переругавшись с родственниками, чтобы мальчик не бросал сельской школы. А едва Таир подрос, мать отвезла его в Баку, к брату своему, работавшему на нефтяных промыслах в Балаханах.
Вспоминая о взволновавшей его встрече с Нанагыз, Демиров снова видел, как дождливым весенним днем мать вела его по грязной дороге в город.
У дяди Поладджана серебряными нитями сверкала бородка, а глаза глядели на мир с присущим кадровым нефтяникам молодым задором. Встретил он семью и племянника радушно, хотя сам ютился с семьею в тесной клетушке барака и перебивался с черствого хлеба на воду.
Через несколько дней после приезда Марьям робко спросила брата — нельзя ли устроить мальчика в школу?
— Что ж, попытаемся, — сказал Поладджан. — У меня есть приятель Мирза-муаллим, вот его и попросим проэкзаменовать Таира. Если сельская школа дала ему хоть какие-то зачатки знаний, то, видимо, можно будет продолжить учебу и здесь… Рад за тебя, сестра, что ты хочешь открыть сыну дверь в светлый мир науки!
— Сама неграмотная, сама слепая, — вздохнула Марьям-ханум. — Вот и жажду, чтобы сын-то стал зрячим.
— Ну, конечно, придется уже и учиться, и работать, — честно предупредил дядя. — Капиталов у меня нет, чтобы племянника содержать.
— Я нефтяником хочу быть, — воскликнул мальчик.
— Вот и молодчина, — улыбнулся в бороду Поладджан.
И однажды они втроем направились в школу, расположенную на окраине поселка Балаханы. Их встретил учитель, серьезный, с пытливыми, чуть-чуть грустными глазами.
— Господин Мирза-муаллим, — снимая папаху и кланяясь, сказал дядя. — Как бы вот этого парня определить в ученье? Сирота! А мальчик любознательный, прилежный. И опять же ваш земляк!
— Ширванец? — Учитель насупился. — Но я же отрекся от земляков-ширванцев! И даже сказал в стихотворении: "Призываю в свидетели аллаха!.." (Строка из стихотворения великого азербайджанского поэта Сабира, в те годы работавшего учителем в школе в Балаханах — ред.) Пусть аллах и свидетельствует, что между мною и ширванцами нет ничего общего.
У Марьям-ханум содрогнулось сердце: видимо, учитель теперь не примет Таира.
Но Поладджан усмехнулся:
— Разные бывают ширванцы, муаллим, — есть религиозные фанатики, изуверы, травившие тебя, преследовавшие поэта, а есть и бедняки, свободолюбивые, честные. Этот мальчик из бедного гнезда!
— Мы из Дэдегюнеша, господин Мирза, — смущаясь, сказала Марьям.
— А! — Учитель на миг прикрыл усталые глаза. — Значит, этот мальчик хочет учиться? Но ведь у меня нет никаких административных прав, я могу лишь походатайствовать перед дирекцией о приеме мальчика. Ведь он к тому же не сын нефтяника!
— Я сам буду нефтяником! — упрямо крикнул Таир. Это желание его пришлось учителю по душе. Мирза улыбнулся растроганно.
— Он мой племянник, — внушительно заметил Поладджан. — А я давний рабочий. Помните, как вы говорили: "Что ты втерся в общество, объясни, не скрывай, рабочий!.." Так вот, я и хочу если не сам, так через племянника втереться в просвещенное общество, муаллим!
Учитель был счастлив встретиться со своим читателем.
— А давно вы в Балаханах?
— Да бритва не касалась еще моих щек, когда я встал в очередь перед воротами промысла.
— Ого! А как живется здесь? Достаточно ли зарабатываете?
— Сказать по правде, господин Мирза, живем впроголодь, — откровенно сказал Поладджан, но голос его прозвучал твердо, не жалобно.
— Видно, жизнь рабочих всюду и везде тяжела, Поладджан, — горько вздохнул учитель.
— Да, пока тяжела, — многозначительно сказал дядя.
— Но перемены близятся! Рассвет не за горами!
— Ах, господин учитель, — торопливо сказала Марьям-ханум, кутаясь в старенькую чадру, как и надлежало по обычаю, — мы бессовестно сели Поладджану-киши на шею, но мы будем работать, будем, уж вы нам верьте! И я стану трудиться, ведь мне не привыкать, и сын тоже пойдет на промысел.
