– Честно говоря, там был один офицер, лейтенант Шаль, который проявил великодушие и дал мне свой самолет, когда с моим случилась непоправимая поломка.
– Ничего не хочу слышать об армии. Одна сплошная несправедливость.
– Потому-то я и вышел в отставку.
– Гражданская авиация – дело другое.
– А как ты, как у тебя все сложилось? – Гийоме оглядывает его безупречный костюм из шерсти, пальто из сукна и новую шляпу по последней моде. – Ага, уже и сам вижу, что все отлично.
– Я выплыл, да. Но я тонул – болтался в глубоком омуте.
– Поверить не могу!
– Но это так, дружище. Я голодал, питался подаянием в благотворительных приютах и спал на улице. В этом городе с тысячами жителей и бездной всего на свете я был таким одиноким, каким только можно себе представить.
– А почему ж ты не приехал ко мне, в Тьонвиль?
– Вернуться в Тьонвиль, чтобы дать повод Пеллетье порадоваться моему несчастью? Да никогда! Было нелегко, но в конце концов меня взяли на работу в «Авиалинии Латекоэра». Теперь я живу между Барселоной и Тулузой, работаю на испанской линии. У них огромные планы, скоро будет расширена линия Южной Африки.
– А что возите?
– Самый дорогой на свете товар: письма. Коммерческие, любовные, письма родителей детям… соединяем Францию, Испанию и Африку.
– А я никогда еще не летал над Африкой.
– Тебе понравится. Сидишь в своем самолете, и такое чувство, что весь мир там, внизу, создан только затем, чтобы ты над ним летал.
Гийоме улыбается, глаза его блестят, и не столько от виски, сколько от слов Мермоза. Есть опьянение, ведомое только авиаторам.
– Компании Латекоэра нужны добрые пилоты, которые любят свое дело… Давай вместе со мной на «Линии»!
Глава 24. Париж, 1925 год
Лулу вышла замуж 7 марта. На свадьбу Тони не пригласили, и это избавило его от очередного глотка горькой микстуры. В последнее время вообще все, что ему приходится глотать, отдает гнилыми цветами, словно пьешь из цветочной вазы.
Неделю за неделей он бродит по парижским улицам, едва волоча ноги – подметки будто свинцом налились. В карманах – одни дыры. Он вынужден вновь написать матери и попросить выслать немного денег, и это погружает его в еще бо́льшую тоску: он чувствует себя маленьким, потерянным в огромном городе мальчиком. Но он все ходит и ходит, бесцельно шатается, со смутной надеждой, что за ближайшим углом все радикально изменится.
А если повернуть на следующем углу на другую улицу, может, что-то случится?
Ничего не случается.
А вдруг на следующем?
Бесцельные шатания часто приводят его на улицу Одеон, улицу лучших книжных магазинов. Его любимый – «Дом друзей книги», и особенно ему нравится ящик с книгами, который магазин выставляет на улицу, где можно порыться, практически не прерывая прогулку.
Однажды вечером, вернувшись с одной из таких экскурсий, в тетином доме он обнаруживает скопление гостей. Тони собирается незаметно проскользнуть наверх, к себе в комнату, но тетушка зовет его и приглашает зайти в гостиную выпить пунша. Поданная официантом чаша пунша с фруктами и серебряной ложкой – воплощение мечты алкоголика. Думая выпить одну, он заглатывает три.
Среди гостей выделяется один – мужчина высокого роста и такой же плотный, как он сам, но более подтянутый. Зовут его Жан Прево, но он вовсе не регбист, а издатель влиятельного литературного журнала «Серебряный корабль», выходящего под эгидой издательского дома «Галлимар». Голос у него густой, а манеры – учтивые, но весьма решительные. В резких движениях и манере сжимать кулаки угадывается боксер.
– А вы чем занимаетесь? – спрашивает он Тони.
– Был пилотом.
– Автомобилей?
– Нет, летчиком.
– Так расскажите! Там страшно?
– Там наверху ты обычно слишком занят, чтобы о страхах вспоминать.
– В таком случае что же ощущает человек в воздухе?
Тони задумывается. И неосознанно закрывает глаза.
– Дрожь.
Прево проявляет живой интерес.
– Что вы хотите сказать?
– Ну самолеты ведь деревянные, как детские игрушки, и от работы двигателя все время вибрируют. Так что самолет дрожит, и ты дрожишь вместе с ним. Извините, не знаю, как это лучше объяснить.
– По мне, так вы замечательно все объясняете.
Если что-то в своей работе Жан Прево и развил, так это способность определять, есть ли в ком-то врожденный дар рассказывать. И он знает: у этого молодого человека такой дар есть. И когда несколько минут спустя он, прощаясь с племянником Ивонны, пожимает своей ручищей его руку, то смотрит в глаза и чрезвычайно серьезным тоном говорит, что ему следовало бы начать писать.
– В общем, я уже пописываю, месье Прево. Сейчас работаю над рассказом о летчике.
– С удовольствием опубликую его в своем журнале.
«Серебряный корабль» только что родился, но в тот момент – это самый важный литературный журнал. Там публикуется сам Андре Жид, а еще этот сумасбродный ирландец по имени Джеймс Джойс. И вот, поднявшись к себе в комнату, Тони пускается в пляс вокруг малюсенького письменного стола, неуклюже воспроизводя танец краснокожих, вызывающий дух Маниту, в точности как в романах Фенимора Купера. Хочет засесть за
