работу, начать писать как можно скорее, чтобы завершить историю о своем авиаторе по имени Бернис, но он чересчур возбужден. И вместо этого садится писать письма матери, Ринетт и еще нескольким друзьям, торопясь сообщить новости. На свой манер.
«Самые влиятельные издатели Парижа горят желанием прочесть мои тексты!»
В последующие дни его эйфория понемногу испаряется. Придумывать истории гораздо легче, чем их писать.
В один из таких вечеров он заходит в гости к своему старому профессору в «Академии Боссюэ», у которого когда-то проходил подготовительный курс. Падре Абарну всегда испытывал симпатию к этому студенту – изредка прилежному, однако чаще витающему в облаках, с той высокой степенью застенчивости, что порой рядится в заносчивость.
И пока они пьют чай с молоком, вернее, молоко с чаем, Тони рассказывает ему о своем отчаянии, что стало следствием потери связи с той единственной профессией, которая наполняла его жизнь смыслом. Падре высоко поднимает брови, трет заросший седой щетиной подбородок и наконец сообщает, что поговорит о нем с одним своим другом по имени Беппо. Он компаньон Жоржа Латекоэра в «Авиалиниях Латекоэра».
– Они занимаются авиапочтой.
– Да, знаю! Воздушные почтальоны!
– Не знаю только, сгодится ли тебе такая работа.
– Да это ж лучшая для меня работа на свете!
– Но тогда тебе придется переехать в Тулузу.
– А здесь меня уже ничто не держит, падре.
Он выходит из помпезного здания «Академии Боссюэ» и, ступив на тротуар, начинает глубоко дышать. Это всего лишь шанс, и ему известно, что получить эту работу будет нелегко, но… он смотрит в один конец улицы – там никого нет, смотрит в другой – и там тоже никого. И пользуется этим обстоятельством, чтобы воспроизвести несколько па из танца краснокожих, высоко поднимая коленки и выбивая барабанную дробь пальцами на губах. Некая мадам, поливающая герань, поднимает на него взгляд, и очки у нее соскальзывают на кончик носа.
Глава 25. Барселона, 1925 год
Мермоз курит под козырьком ангара и смотрит, как идет дождь. Инспектор «Линий», контролирующий перевалочные пункты маршрутов компании, высовывает лысую голову с набрякшими под глазами мешками.
– Да зайдите же внутрь, приятель! На улице-то холодно!
Мермоз в ответ только хохочет. Инспектор удивленно смотрит на него, ничего не понимая, и исчезает внутри. Бедняга понятия не имеет, что творится на высоте две тысячи метров при скорости сто восемьдесят километров в час.
Звук мотора, доносящийся из нагромождения темно-серых туч, предупреждает о том, что приближается почтовый из Тулузы. Видимость отвратная, меньше пятидесяти метров, но самолет с миллиметровой точностью нацеливается на полосу и ровно, без малейшего раскачивания крыльев, мягко садится на землю. Мермоз кивает. Летчиков, которые с таким совершенством, столь абсолютно владеют аппаратом, немного, так что он уже знает, что эстафетную палочку ему передаст Гийоме.
Механик выбегает из ангара с черным зонтом навстречу самолету.
– Куда это он с зонтиком? – интересуется финансовый инспектор.
– Распоряжение Дора.
– A! Сразу видно, что о пилотах он заботится.
Мермоз криво усмехается. Инспектор совсем не знает Дора. Зонт предназначен не Гийоме, с которого, пока он вылезает из кабины, похожей на колодец с дождевой водой, течет ручьями. Зонт нужен, чтобы уберечь от воды мешок с почтой, лежащий в багажном отсеке.
Насквозь промокший, дрожащий Гийоме не бежит первым делом прятаться в ангаре, а сжимает в объятиях Мермоза. И друзья делятся влагой и радостью, что привелось-таки пересечься на одном аэродроме.
– Все хорошо, Анри?
– Все хорошо и точно по графику. Месье Дора просил передать тебе письмо.
И он достает из внутреннего кармана кожаной куртки слегка влажный конверт, и Мермоз сразу же его вскрывает и читает.
– Шеф просит, чтобы завтра я после смены полетел с почтой в Тулузу и явился к нему в кабинет.
На следующий день, при закате солнечного диска на западном горизонте, Мермоз приземляется в Монтодране. Опять под дождем, опять в холоде. Два рабочих подбегают принять почтовый мешок, прибывший прямиком из Африки с рекордной скоростью – за то время, на которое люди уже начинают рассчитывать, когда речь идет о летающих почтальонах, то есть авиапочте. Дора не устает повторять, произнося одни и те же слова каждый раз, когда какой-нибудь журналист расспрашивает его о том, как получается это почтовое чудо: «Нет никакого чуда, – фыркает он, – всего лишь работа».
Перед директором на столе лежит докладная о механике по имени Марсель Друин, опытном работнике, знающем о моторах абсолютно все. Секретарь директора Буве объявляет, что Друин уже здесь, и директор просит его впустить. Усаживается поудобнее, закуривает. Механик уже разменял шестой десяток, на голове – лысина, и с каждым годом она расползается все дальше.
– Слушаю вас, Друин.
– Я получил уведомление, что меня понизили – перевели с должности главного механика на место заместителя.
– Так оно и есть.
– Месье Дора, я совершил ошибку с проводкой, это верно. Но ведь это может случиться с каждым!
– Но случилось с вами.
– Да я уже двадцать лет механиком! Вы-то знаете, что я разбираюсь в своем ремесле лучше, чем кто бы то ни было. Невозможно понизить меня в должности! В мастерской все надо мной смеяться будут.
Дора смотрит на него с невозмутимостью, сбивающей работника с толку. Не раздраженно, не снисходительно, он просто смотрит, и все.
