И она слушала! Как слушала! И когда что-нибудь очень ее поражало, она так мило, так особенно говорила: «Вот как!»
Рано утром он вылез в Саратове. На пристани уже ждали его скучные деловые люди, корчили неестественно приветливые лица. Платонов думал, что одно из этих приветливых лиц придется уличить в растрате, другое — выгнать за безделье, и уже озабоченный и заранее злой стал спускаться по трапу. Случайно обернувшись, увидел у перил ее. Она жмурилась сонным личиком и крепко сжимала губы, словно боялась расплакаться, но глаза ее сияли, такие огромные и счастливые, что он невольно им улыбнулся.
* * *
В Саратове захлестнули днем дела, вечером — пьяный угар. В кафешантане Очкина, гремевшем на всю Волгу купецкими кутежами, пришлось, как полагается, провести вечерок с деловыми людьми. Пели хоры — цыганский, венгерский, русский. Именитый волжский купец куражился над лакеями. Наливая сорок восемь бокалов, плеснул лакей нечаянно на скатерть.
— Наливать не умеешь, мерзавец!
Рванул купец скатерть, задребезжали осколки, залили шампанским ковер и кресло.
— Наливай сначала!
Запах вина, сигарный дым, галдеж.
— Рытка! Рытка! — хрипели венгерки сонными голосами.
На рассвете из соседнего кабинета раздался дикий, какой-то уж совсем бараний рев.
— Что такое?
— Господин Аполлосов веселятся. Это они всегда под конец собирают всех официантов и заставляют их хором петь.
Рассказывают: этот Аполлосов, скромный сельский учитель, купил в рассрочку у Генриха Блокка выигрышный билет и выиграл семьдесят пять тысяч. И как только денежки получил, так и засел у Очкина. Теперь уж капитал к концу подходит. Хочет все до последней копейки здесь оставить. Такая у него мечта. А потом попросится опять на прежнее место, будет сельским учителем век доживать и вспоминать о роскошной жизни, как ему на рассвете официанты хором пели.
— Ну где, кроме России и души русского человека, найдете вы такое «счастье»!
* * *
Прошла осень. Настала зима.
Зима у Платонова началась сложная, с разными неприятными историями в деловых отношениях. Работать приходилось много, и работа была нервная, беспокойная и ответственная.
И вот, как-то ожидая важного визита, сидел он у себя в кабинете. Зазвонил телефон.
— Кто говорит?
— Это я! — радостно отвечал женский голос. — Я! Я!
— Кто «я»? — раздраженно спросил Платонов. — Простите, я очень занят.
— Да я! Это — я! — снова ответил голос и прибавил, точно удивленно: — Разве вы не узнаете? Это — я.
— Ах, сударыня, — с досадой сказал Платонов. — Уверяю вас, что у меня сейчас абсолютно нет времени заниматься загадками. Я очень занят. Будьте любезны, говорите прямо.
— Значит, вы не узнали моего голоса! — с отчаянием ответила собеседница.
— А! — догадался Платонов. — Ну как же, конечно, узнал. Разве я могу не узнать ваш милый голосок, Вера Петровна!
Молчание. И потом тихо и грустно-грустно:
— Вера Петровна? Вот как… Если так, то ничего… Мне ничего не нужно.
И вдруг он вспомнил:
«Да ведь это маленькая! Маленькая на Волге! Господи, что же это я наделал! Так обидеть маленькую!»
— Я узнал! Я узнал! — кричал он в трубку, сам удивляясь и радости своей, и отчаянию. — Ради бога! Ради бога! Ведь я же узнал!
Но уже никто не отзывался.
«Жилец белого света».
Это звучит не так гордо, как «гражданин вселенной».
Гражданин вселенной — выражение, включающее в себя, главным образом, понятие о каких-то правах, о своей определенной доле в земных благах.
Жилец белого света — человек подневольный, пришибленный.
Гражданин вселенной достиг своего. Жилец белого света — борется и не достигает.
Гражданин вселенной — вымысел.
Жилец белого света — реальность.
На белом свете жить трудно. И не столько утомляет необходимая для жизни работа, сколько самозащита.
— От кого? Кто нападает?
— Все. Всегда. Везде. Всячески.
Отчего же они нападают? Борьба за существование? Otes-toi que je m'y mette![1] Спихнув человека, занять его место? Ах, если бы так! В этом был бы хоть практический смысл. А ведь то, от чего постоянно защищаются, смысла не имеет, потому что не имеет цели. Имеет только причину. Причина эта — больная печень, бешеная форма неврастении, реакция на неотмщенную обиду, зависть, отчаяние и глупость. Все это действует порознь, или в различных сочетаниях, или огромным воссоединяющим аккордом. Как на органе «grand jeu»[2], когда все клапаны открыты для потрясающего своды гула и рева.
Такова жизнь, таков человек. Ничего не поделаешь.
Чем же люди защищаются? Каково их оружие, их щит?
А оружие их таково: молодость, красота, деньги и удача. Эти четыре пистолета должны быть у каждого.
Если их нет — нужно притворяться, что они есть.
У женщин больше возможностей, чем у мужчин, симулировать красоту и молодость. К их услугам если не институты красоты, то просто пудра, кремы и краски.
Эстетическая хирургия все больше завоевывает себе право на существование, и женщины меняют форму своего носа или груди так же откровенно, как переменили бы прическу в локоны на прическу роликом.
Недавно в газетах мелькнуло описание любопытной операции освежения уха. Опытный хирург освежил какое-то несвежее ухо. Для этого он вырезал из груди клиентки полоску кожи и обтянул заново это проклятое ухо. Но чтобы не оставлять грудь ободранной, он вырезал полоску кожи с ее спины и наложил на грудь заплатку. Но спина без кожи тоже не могла оставаться. Тогда он вырезал кусок кожи с бедра и залатал спину. Что именно налепил он на бедро — не сказано, но это и не важно. Я думаю, и сама клиентка махнула на него рукой. Не беда, если она вся в заплатах. Главное, чтобы ухо было молодое.
Эстетические операции никого не смущают.
Недавно к одному очень известному врачу по внутренним болезням явилась молодая дама, которая спросила, может ли ее организм вынести операцию. Ей нужно исправить форму груди. У дамы была хорошая фигура, и врача удивило ее желание.
— Ах, вы не знаете условий нашей жизни, — серьезно отвечала дама. — Для Европы моя фигура хороша, но я чилийка, я живу в Чили, и у нас часто бывают землетрясения.
— Ну, так наденьте лифчик потуже, если на то пошло, — посоветовал врач.
— Какой там лифчик! — махнула рукой чилийка. — Во время землетрясения принято выскакивать из дому кто как есть, и даже всегда выбегают еле-еле одетые.
— А если землетрясение днем?
— Все равно. Одинаково.
Ну, раз такие серьезные причины, так уж тут отговаривать трудно.
Красота как оружие самозащиты признана прочно. Даже самые серьезные мужчины, искренне осуждающие женщин за чрезмерное занятие своей внешностью, и те не могут устоять против этого закона самозащиты, и выражается он у них в виде робкого, жиденького начеса от уха до уха, через лысину.
Так защищается человек оружием молодости и красоты.
О том, как человек защищается деньгами, рассказывать нечего. Это и так хорошо известно. Но самозащита эта принимает иногда такие формы, что не сразу и поймешь, что это орудует именно она.
Вот, например, какая-нибудь семья устраивает у себя прием, сзывает гостей.
Начинаются приготовления.
И, дымясь, как перед боем, Фитили горят.
Да, именно. Фитили горят. Чистится квартира. Все обиходно скверное припрятывается. Враг не должен видеть слабого места. Он направит на это слабое место огонь, и сражение проиграно.
Если на ковре пятно — на него ставят столик, кресло.
Если на скатерти дыра — ее закрывают корзинкой с печеньем, вазочкой с цветами. Купают детей и собаку, моют кота бензином, чистят дверные ручки и переворачивают диванные подушки свежей стороной наружу. Если в доме водится какая-нибудь неэстетическая тетка с флюсом — ее запирают в плакар[3].
Все вычищено, все прибрано, что нужно, закуплено, на лицах зверски напряженная улыбка: голыми руками нас не возьмешь.
И, дымясь, как перед боем, Фитили горят.
А тем временем гости тоже вооружаются.
— Я не могу надеть коричневое платье, — с отчаянием говорит мужу приглашенная дама. — Я в нем была уже два раза.
И муж тоже понимает, что это трудно, что это обнаруживает нечто такое, в чем признаваться нельзя, — отсутствие лишних денег.
— Накинь мех, будет холодно.
— А вдруг у них натоплено? Еще хуже, если догадаются, что я нарочно мех надела.
Муж вздыхает. Что тут посоветуешь? Прямо хоть отказывайся от вылазки. С таким оружием во вражескую крепость!
— Посмотрите, Серж, — говорит теща, — незаметно, что у меня рукава на локтях блестят?
— Может быть, лучше мамаше остаться дома? — испуганно шепчет жене Серж.
— Ну, знаешь, их бабушка не лучше.
