class="p1">Миров много.
Для каждой возможности, даже самой невероятной, есть мир, в котором именно эта возможность становится реальностью.
Можно задать законы притяжения между кубиками, законы отталкивания, законы рождения и гибели — и будет мир, построенный по этим законам.
Но не является ли в таком случае тот, кто поставил законы, творцом этого мира подобно тому, кто, найдя среди тысячи камней на берегу моря камень с необыкновенным рисунком на поверхности и подвесив его на цепочку, может считаться автором получившегося украшения. Никак нет.
Потому что, во-первых, тот, кто ставит законы (произносит Слово), существует, собственно, только в нашем воображении. И во-вторых, мир, построенный по произвольным законам, которые не наполнены действительным смыслом, не отделен от бесчисленного множества миров, в которых эти законы исполняются с искажением или частично. Он теряется среди них, как камень с необыкновенным рисунком, возникшим в голове человека, стоящего на берегу моря, теряется в общей россыпи. Человек не может его отыскать среди других камней, среди которых имеется бесчисленное множество похожих, отличных в малом, почти таких же…
Другое дело, если мир, организованный (не скажу «сотворенный») по законам, взятым из этого умозрительно представленного перечня, окажется достаточно сложен, богат возможностями для того, чтобы в нем появилась — не скажу «разумная жизнь», не скажу даже «жизнь», но некий сознательный наблюдатель — существо, способное видеть мир вокруг себя и сознавать себя в этом мире.
Мне кажется неподходящим слово «жизнь» — слишком узкое для того, что оно должно было обозначить, хочу взять обратно сказанное слово «существо», а слово «наблюдатель», наверное, требует уточнения: может быть, лучше сказать «свидетель». Но слово «сознание» мне надо было произнести более прямо, не в виде прилагательного, потому что это в каком-то смысле ключевое слово во всех рассуждениях. Может быть, даже следовало заменить этим словом «сознание» то слово «наблюдатель», которое мы заменили словом «свидетель», — говорящий задумался. — Но ладно, — продолжал он. — Теперь так или иначе все становится на свои места. Из кубиков складывается мир, в котором существует тот самый свидетель. Если свидетеля нет, то это не мир, а хаос, о котором нечего сказать. А мир, в котором существует свидетель, выглядит так, как будто изначально был построен по плану с целью создать условия для существования этого свидетеля. Хотя никем, разумеется, этот мир не был ни задуман, ни построен, и если уж искать строителя или архитектора, то это окажется скорее тот самый свидетель, то есть ты, я, он, любой из нас, — говорящий обвел взглядом слушающих, сидевших вокруг, — который существует и самим фактом своего существования утверждает то устройство мира, которое необходимо для того, чтобы его существование стало возможным.
— Грустно это, — сказал один из слушающих, — вот, мы те самые свидетели в этом мире, и мир этот изначально построен под нас. Тогда почему нет в нем счастья для каждого, а одно только существование?
— Все же мне кажется, что есть неизвестный науке изъян в этих рассуждениях, — подвел итог другой, обращая к говорившему свой знаменитый профиль.
Этот коридор под землей возник как бы сам по себе. В силу некоторых соображений и в случае, если эти соображения справедливы, он не был никем построен.
От начала в коридоре было темно. Потом прошли двое, освещая стены масляной лампой. Шли медленно.
Через какое-то время те же двое проследовали обратно, на этот раз быстро, почти бегом.
Еще через некоторое время те же двое и двое других, общим числом четверо, прошли в прямом направлении. Та же лампа была в руке того, который шел первым. Наклоняя лампу, он делал копотью пометки на стенах.
Четверо дошли до конца коридора и свернули, унеся с собой лампу. Стало опять темно.
Через другое время, более длинное, чем первые два взятые вместе, в коридоре опять появились двое. Это были уже не те двое, что прежде. Они шли по следу четверых, причем один обращал внимание на пометки, сделанные копотью, другой пытался разобрать слова, которые, как ему казалось, были написаны на стенах.
Двое прошли, и коридор опустел надолго. Он уходил в темноту. Были и другие коридоры, которые отходили от первого в стороны или пересекались с ним и друг с другом под прямыми, острыми или тупыми углами.
Четверо блуждали по лабиринту в поисках выхода — второй, третий, пятый и человек Ю.
Двое шли следом, насколько было возможно отследить след, иными словами — преследовали: один был первый, другой — господин Че.
Может показаться, что в общем случае преследуемым найти выход из лабиринта проще, чем преследователям найти того, кто в этом лабиринте блуждает.
Можно также подумать, что если преследуемые оставляют вдоль своего пути пометки (копотью на стенах), то более легкой становится задача преследователей.
Но для нерукотворного лабиринта нельзя было утверждать что-либо определенное.
Пятый в своей компании был знатоком лабиринтов, и в этом качестве он оставлял пометки на стенах.
Но он также был знатоком книги, которая лежала у него в сумке, и, поставив на стене метку, говорил, что с таким же успехом можно метить морские волны.
Двое преследователей легко шли от метки к метке. С какого-то места первый (солдат Аш) начал чувствовать какой-то подвох в этой легкости. И на восьмом или каком-то еще повороте метки пропали.
Если долго блуждать в лабиринте, то рано или поздно либо найдешь выход, либо попадешь на отмеченное язычком копоти на стене место, где уже был однажды.
— Странно, — сказал третий, — мы все время шли примерно в одном направлении.
— А мне так не показалось, — заметил второй, — к тому же в лабиринте человек имеет обыкновение ходить кругами.
— В одном направлении, — повторил третий, — и мне это не показалось, а я уверен. Не так долго мы шли, чтобы сбиться с пути.
— Они перестали ставить метки, — сказал первый (солдат Аш), который в этот самый момент вместе с господином Че стоял у пересечения коридоров, не зная, куда двинуться.
— В этих коридорах метки не имеют такого значения, — сказал пятый, — мы же видели, как вход в лабиринт был закрыт и открыт в разное свое время. И здесь, внутри, я думаю, происходит то же самое.
— Тогда зачем мы стараемся с этими метками? — спросил третий.
— Лучше такой
