пожар. Огонь разгорался, но монах не прервал игру, а продолжал бросать кости. Их ему оставалось пять или семь бросков, и когда он сделал четвертый, огонь успокоился и угас сам собой.
— А я все-таки посмотрю, не откладывая, что там внизу, — сказал третий, — ведь любая дырка просит, чтобы в нее заглянули, не так ли? — И он обернулся на человека Ю, впрочем, не рассчитывая на согласие.
— Да, — сказал человек, — да, я тоже.
Эф третий спускался вниз, считая ступеньки. Человек Ю шел следом, держа в руке масляную лампу.
— Ровно дюжина, — сказал третий.
— Да, — согласился человек.
Коридор уходил в темноту и там терялся. Воздух в нем был сухой и теплый, словно большая печь остывала где-то там в глубине.
— Темно, — сказал третий — так, словно ожидал увидеть окно под потолком, и человек снова был согласен.
Они прошли по коридору двадцать две пары шагов по счету до места, где второй коридор пересекал первый под прямым углом.
— Что дальше? — спросил третий.
Человек Ю, обернув руку полой одежды, снял стекло с лампы. Он подержал лампу в вытянутой руке перед правым коридором, потом перед левым. Маленький язычок пламени горел ровно, не отклоняясь. Человек поднял лампу к потолку, поставил на землю. Результат был тот же самый.
— Нет движения воздуха, — заметил третий.
Человек кивнул.
— Будем возвращаться? — предложил третий.
— Да, — сказал человек, — придется.
«Он, кажется, со всем согласен сегодня», — подумал третий и вполголоса произнес:
— Подожди.
Человек, наклонившийся было, чтобы поднять лампу, выпрямился и посмотрел на третьего.
— Хочу тебя спросить, — начал третий, — чтоб знать, с кем имею дело… а это может оказаться важно.
— Важно? — переспросил человек. — Для чего?
— Чтоб понимать, — сказал третий. — Я, так или иначе, представляю каждого из нашей шестерки, кто он, и что от него ожидать: первого, пятого, двенадцатого, даже второго, который совсем непонятен, а тебя — нет. Странно сказать, я даже иногда сомневаюсь, кем ты являешься в смысле пола — женщиной, которая переодета мужчиной, или мужчиной, который переодет женщиной.
— Я люблю одеваться по-разному, — сказал человек.
— Ладно, — сказал третий, — можешь считать, что я ни о чем не спрашивал.
— Если уж спросил, то что там, — вздохнул человек и продолжал, помедлив: — Помнишь, мы с тобой по дороге наткнулись на место, где росли дикие арбузы.
— Ну, — произнес третий с утвердительной интонацией, хотя ничего такого не помнил.
— И ты сказал, — продолжал человек, — что арбузы бывают двух сортов: красные и желтые, но пока арбуз не разрежешь, ты не узнаешь, какого он цвета.
— Я что-то такое говорил про кувшин с вином, — вспомнил третий, — что не узнаешь, оно красное или белое, пока не откроешь кувшин.
— У нас, значит, разные линии прошлого, но слова в них похожи, — сказал человек.
— Слова-то как бы понятны, — задумчиво произнес третий и взял паузу.
— Я как этот кувшин, — сказал человек, помедлив, и улыбнулся, — сравниться с кувшином, пожалуй, приятнее, чем с арбузом.
— То есть, ты хочешь сказать, что я не узнаю, пока не проверю? — Третий протянул руку к пуговице на груди человека.
— Иногда я сам для себя такой кувшин. — Человек отступил на шаги вздохнул. — Засыпаю вечером и не знаю, кем буду завтра. Я отправился к краеугольному камню, надеясь, что это поможет мне определиться. Но иногда так оказывается, что мы, когда начинаем искать, уже имеем при себе то, что ищем.
— Это непонятно.
— Правильней сказать, мы находим внутри себя то, что искали снаружи, — поправился человек. — Но, может быть, то, что я сказал вначале, тоже верно, — произнес он, подумав.
— Не темни.
— Я искал краеугольный камень, но оказалось, что я сам краеугольный камень, — сказал человек.
— Ты имеешь в виду, что в каком-то смысле ты похож на этот камень?
— Краеугольный, — сказал человек, — и я не хочу употреблять разные «словно», «как бы», «в какой-то степени». Я почувствовал это, когда сидел там, на краю ямы. Но ощущение тяжкое. Быть камнем — это совсем не то, что быть человеком.
— А разве то, что внизу я выкапывал, — разве это не камень?
— Все так, — кивнул человек, — и ничего невозможного: он во мне, я в нем. Но будучи им, я не мог ничего сделать для себя. Кем-то все было так рассчитано, что я, не желая того, стал исполнителем чужой воли. Мне, как видишь, удалось уйти, но думаю, что они здесь меня скоро достанут.
— Можно считать, мы уже убежали, — улыбнулся третий, и осторожно спросил: — Но твоя проблема, в конце концов, решилась?
— Нет, — вздохнул человек. — Здесь, в темноте, я опять не знаю, кто я. И поскольку нас двое, мне кажется, я могу быть для тебя тем, чем ты хочешь.
— Перевязать, что ли, тебя ленточкой, — пробормотал третий.
«А чего я, собственно, хочу?» — подумал он про себя.
Человек Ю отступил на несколько шагов вглубь бокового коридора. Третий последовал. Слабый свет лампы остался за углом.
— Есть игра интересней, чем в кости, — сказал Бе пятый, покрутив барабан револьвера, и объяснил Му второму правила.
— А что я буду иметь в случае выигрыша? — поинтересовался второй. — Твой труп с пробитой головой, лежащий на полу? Зачем мне это нужно? О случае проигрыша я уже молчу.
— Мы же с тобой игроки, а для игрока важен сам процесс. Ты только попробуй. — Пятый покрутил барабан, поднес револьвер к виску и спустил курок.
— Не хочу, — сказал второй.
— Ты слышал выстрел? — спросил пятый. — А ведь он, несомненно, прозвучал, когда я сделал это. И я упал с простреленной головой там, где он прозвучал, и лежу как труп. Но умирая там, я остаюсь здесь, и продолжаю жить. А если выстрел прозвучит здесь, я продолжу там. Можешь сказать «смерти нет» над моим трупом. Все, что может случиться, случается, но мы продолжаем жить там, где этого не случилось.
— Не хочу,
