раз говорил мне об этом, мол, гении потому являются гениями, что они бесконечно себя «растягивают», тянут до тех пор, пока не становятся тонкими-претонкими, как паутинка, прозрачными и ломкими. В некотором смысле, чем больше ограничен интеллектуальный диапазон человека, тем легче ему почти безгранично расти в какой-то одной сфере – другими словами, чтобы достичь глубины, нужно пожертвовать широтой. Именно поэтому любой гений, с одной стороны, удивительно умен и образован, неизмеримо талантлив, а с другой стороны, столь же удивительно глуп, невежествен и во многом проигрывает обычному человеку. Классический пример – доктор Иогансен, легенда мира дешифровки, человек, которого Жун Цзиньчжэнь считал своим героем, автор «Небесной книги».
Среди криптографов нет никого, кто не признал бы: Иогансен – священен, недосягаем, как божество. Не существовало в мире шифра, который поколебал бы его спокойствие. Он был божеством, глубоко проникшим в тайны шифров! Однако в обычной жизни Иогансен был попросту дурачком, который не мог даже запомнить дорогу домой. Когда он выходил за порог, его нужно было вести, как собачку, чтобы он не заблудился. Говорят, он так и не женился, и мать, боясь, что сын потеряется, всю жизнь ходила за ним по пятам, выводила его на улицу, приводила обратно.
Что и говорить, сын из него был никудышный.
Но именно он, никудышный сын, разбивший сердце матери, полстолетия назад стал для немецких фашистов богом смерти, таким, что Гитлер в штаны гадил от страха. Между прочим, Иогансена можно назвать соотечественником Гитлера: он родился на острове Тарс (этот остров богат золотыми залежами), и раз уж у человека непременно должно быть отечество, родина предков, можно сказать, что отечеством Иогансена была Германия, страна, где в то время правил Гитлер. Так что он мог бы работать на Германию и Гитлера. Но он не служил им, по крайней мере, тогда уже нет (было время, когда служил). Он не был врагом какой-то страны или человека, он враждовал лишь с шифрами. Он мог ненадолго стать врагом одной страны, одного человека, а потом, спустя годы, превратиться во врага другой страны, другого человека, все зависело от того, кто именно (какая страна, подданный какого государства) придумал и использует самый сложный в мире шифр. Тот, кто владел этим шифром, и был его врагом!
В начале сороковых годов двадцатого века, когда на стол Гитлера легли бумаги, зашифрованные «Коршуном», Иогансен изменил своему отечеству, покинул немецкий лагерь и стал союзником антигитлеровской коалиции. Он перешел на сторону противника не из убеждений, не из-за денег – просто «Коршун» был шифром, который в то время повергал криптоаналитиков в отчаяние.
По легенде, его создал гениальный математик из Ирландии, в берлинской синагоге, с Божьей помощью, и его прочности хватило на целых тридцать лет – он продержался в десять с лишним раз дольше, чем другие шифры высокого уровня того времени! Тридцать лет никому не удавалось взломать «Коршуна» – потерпеть поражение было нормально, и наоборот, победа над ним казалась чем-то противоестественным.
Это общая беда всех дешифровщиков в мире – то, что они ищут, в норме всегда должно оставаться где-то в недосягаемой дали, по ту сторону стекла. А значит, они стремятся к противоестественности, той, при которой морская песчинка столкнется с песчинкой земной – вероятность, что это произойдет, мизерна, один к миллиардам, и будет совершенно естественно, если этого никогда не случится. А они пытаются ухватиться за вероятность один к миллиардам, за великую противоестественность! Создатели шифров неизбежно допускают оплошности (подобно тому, как любой человек время от времени случайно чихает), тут-то и возникает эта микроскопическая вероятность. Но невольно ведь задумаешься: до чего абсурдно и горько связывать все свои надежды с чужими оплошностями и промахами; из абсурда и горечи складываются судьбы дешифровщиков, и многие из них – лучшие представители человечества – в безвестности проводят тоскливую, печальную жизнь.
Не знаю, что помогло доктору Иогансену, гениальность или удача, только всего через семь месяцев он взломал «Коршун». Такого в истории криптографии еще не случалось. Это было так же невероятно, как если бы солнце встало на западе, как если бы во время ливня одна капля вдруг полетела обратно в небеса… [Продолжение следует]
Каждый раз, когда Жун Цзиньчжэнь думал об этом, его слепило чувство вины и охватывало ощущение нереальности. Он шептал, глядя на фотографию и книгу Иогансена:
– У каждого есть свои герои. Ты мой герой, всеми своими знаниями, всей своей силой я обязан твоим наставлениям, вдохновению, которые ты мне даришь. Ты для меня солнце, мой свет неотделим от твоего лучистого сияния…
Жун Цзиньчжэнь принижал себя вовсе не из недовольства собой, а из великого почтения к доктору Иогансену. На самом деле, кроме Иогансена Жун Цзиньчжэнь восхищался лишь самим собой, он не допускал мысли, что кто-то кроме него может взломать «Черный шифр». Причина, по которой он не верил в коллег, или, точнее, верил только в себя, была проста: они не испытывали перед доктором Иогансеном благоговения и священного трепета, не преклонялись перед ним с благодарностью. Под перестук колес поезда Жун Цзиньчжэню отчетливо слышался собственный голос, обращенный к его герою:
– Они не видят ваше сияние, а если бы увидели – испугались бы, застыдили бы то, чем следует гордиться. Поэтому я никому из них не доверяю. Чтобы восхищаться запредельной красотой, нужно обладать мужеством и талантом. Тех, кто лишен такого мужества, такого таланта, запредельная красота всегда будет ужасать.
Жун Цзиньчжэнь верил, что гения способен разглядеть лишь другой гений, а человек простой, заурядный увидит в нем, быть может, всего-навсего чудака или дурачка. Потому что гений бесконечно далек от толпы, он вырвался вперед, обыватели вглядываются в даль, но не видят его и воображают, что он плетется где-то позади. Вот оно, привычное мышление обывателя – если ты молчишь, они думают, что ты никуда не годишься, что ты испугался и молчишь от страха, а вовсе не от презрения к ним.
Возможно, именно этим, думал Жун Цзиньчжэнь, он и отличался от коллег – тем, что восхищался доктором Иогансеном и почитал его. Поэтому он и сам мог сверкать, как стекло, пропуская через себя сияние этого гиганта. А они – не могли, они были как камни, а камни не пропускают свет.
Затем он подумал: как это верно, сравнить гения со стеклом, а обывателя – с камнем. Гений и правда похож на стекло, прозрачное, хрупкое, ломкое стекло, которое так легко бьется – не то что камень. Даже если камень разбить, он не раскрошится, как стекло, на мелкие
