— Человек, созданный по образу и подобию Бога, был создан с одним единственным скрытым и совсем неприметным дефектом. Во всем остальном он безупречен. Дефект же обнаруживается в самой настройке машины и выявляется в нарушении функций. С фиксированной точкой сборки человеческая машина из многофункционального сложнейшего агрегата превращается в не менее сложную машину, на которую установлены ограничители.
Вот таким образом, человек был привязан к единственному из миров материальному. И любой выход в иные миры для него не проходит без деформаций.
— И, тем не менее, тебе следует знать и помнить, что человеческая машина это аппарат совершенный. Это аппарат, который знает и умеет все. В него вложили все то, что необходимо человеку для достижения тех пределов во вселенной, где он вправе стать самим собой.
— И это действительно так. Только вот тот, кто собирал… — Серафима выразительно посмотрела на брата.
— Да, — невозмутимо произнес тот, — я взял, да и поставил фиксатор. Я его поставил в точке сборки. Об этом писал Кастанеда… А для чего я это сделал? Ну, наверное, чтобы человек сперва осознал себя. Узнал свои возможности в мире материальном. Чтобы…
— Чтобы основательно забыть кто он и откуда. — Серафима немного иронично, слегка снисходительно, но переходила в наступление. — Этот механик туго знает свое дело. Он сделал все для того, чтобы ты возлюбила его творение, восхитилась им и назвала машину своим телом.
Назвала тело собой, назвала его человеком. А затем настолько полюбила свое тело, чтобы не мыслила своего существования вне этой машины…
— Да и как не полюбить себя? — Удивлялся Херувим. Теперь он принимал формы героев, излюбленные Джулией Белл.
Казалось, он листает портфолио, где на каждой странице изображены великолепные машины в женском и мужском исполнении.
— Так будет немножко веселей, — сказал Архангел, выбирая себе образ героя, сражающегося с гневным Идолом.
— Ну, а вы чего ждете? — Подмигнул он сестрам-сущностям. Смотрите, какие формы. Он передал им альбом.
Танка примерила себе стальные крылья, а Лика — шипы[4].
— Послушай, Оседлавшая ветер, — обратился к Лике Архангел, облачившийся в костюм Железного человека.
— Похоже, ты готовишь свою сестру к Пиршеству. — Он ткнул железной перчаткой в изображение двух сестер, вытягивающих жилы из почти доеденного ими монстра.
— Это и есть та самая хваленая любовь? — Спросил Железный человек.
— А можно любить как-нибудь по-иному?
Сестры обыгрывали свои костюмы:
— Полюбить творчески? — Спросила Лика.
— Полюбить не себя, а каждый свой орган?
— Спросила Танка. — Полюбить каждый свой член, каждую клетку, каждый свой атом. Эта творческая любовь зовет меня к изучению самой себя.
Своей машины.
— Ведь только начав изучать себя, человек сможет обнаружить и понять, что его точка сборки, — улыбнулась сестра, — зафиксирована в одном положении. А что происходит в иных положениях?
И тут начинается Танра.
Здесь голос поэта бессмыслен.
Писатель, тот самый писатель, что неустанно присутствовал рядом, счел возможным оставить Сущности наедине…
За окном его кабинета, находящегося в доме отца, какой-то горожанин громко и фальшиво твердил в телефонную трубку свою роль.
Писатель едва понимал его иврит и это непонимание, именно здесь и сейчас, ограждало его от мира фальши, в котором он пребывал, пока с ним снова не выходил на связь медиум. Он стал поводырем писателя, его прозревшими глазами, его пытливым слухом.
Когда писатель вернулся, тантрический Танец Дракона был уже исполнен, и воин, разомлевший от восхитительного зрелища, возлежал на коврах, о чем-то говоря сестрам:
— Когда вы свободно и безбоязненно научитесь управлять своей машиной, воин света оценил их формы, — так же, как она научилась управлять вами, вот тогда-то вы и сумеете убрать этот фиксатор…
Он встал и направился к выходу:
— Там простой ограничитель…
— Сексуальная энергия меняет направление? — Догадалась Лика.
— Она трансформируется в самом человеке.
Она направляется на него самого. Вглубь. — Подсказывала серафима Танка. — И тогда он, погружаясь в себя, все выше поднимается к Богу.
Я уже вижу в тебе Богиню.
— Что значит: вижу? — Проявила недовольство Лика, сметая все сомнения Танки. — Я и есть та самая.
Единственная и неповторимая. Ха-ха-ха. Вечная невеста! Вечная невеста Бога. — Лика кинула взор на Тоя. — Шехина, Бат Коль, провидица, голубушка, Исида[5]! — Лика передразнивала Тоя, повторяя те имена, которыми он называл ее, постигая.
— А, уподобившись Богу, человек будет вправе продолжить Его творение. Невозмутимо завершил Той.
— Творение — это знание Всего. — Лика превратилась в воительницу, какими они изображались в этом мире. Это был прекрасный, по-своему, мир. Но это был все же мир Джулии Белл.
Чужой мир, куда по ошибке занесло Лику.
Ее мир был еще прекрасней. И она настаивала на том, и даже готова была сразиться с каждым, кто усомнится в этом.
— Творение — это любовь, — глядя на них, улыбалась Танка. — Это осознание и полная гармония с окружающим тебя миром. Это ощущение всего спектра, всей гаммы цветов в целом, и — каждой отдельной ноты, каждого его тона и всех оттенков полутонов. Но и это еще не все.
— Ты открываешь для себя то, что называется мистическим состоянием. — В тон Танке произнес Той. — Ты обнаруживаешь в себе ранее неизвестные тебе способности. Это способность иного видения. На Руси это звалось некогда Очами сердечными…
Той и сам не так давно обнаружил в своей машине наличие неизвестного ему доселе агрегата. Он нащупал то место, где была выставлена усиленная охрана. Там, по его мнению, и была заточена его душа.
Приблизиться в этот сектор вселенной было не так-то просто.
Ночами Той пытался придти к пониманию той хитрости, на которую пустился Механик, заточивший его душу в тело, словно в острог.
И пока тело — эта машина — оставалась им неизученной, любая попытка души дать о себе знать была обречена на поражение.
Она болела, стенала, но человек-писатель изощрялся гасить эту боль, успокаивая себя ложью.
И тогда Той ему поведал, что, только понимание; только знание самого себя, выявление недоступных в обычном понимании функций собственного организма, дает человеку состояние душевного равновесия…
— Да, — улыбнулся Херувим, кинув взор на близнеца. — Вот так утверждается в мире Любовь. И в таком благостном, высоком состоянии, порождающем любовь ко всему и всем, человек, уподобившись всему, становится творцом. Творцом в полном смысле того Слова, коим и были сотворены множества миров…
Бог, так же, как и ты порождает свои миры внутри себя. Он, как и ты порождает их своей мыслью. И эти миры прекрасны… А твои?
— Но понять это еще недостаточно. — Танка обняла Лику. — Понять недостаточно. Человеку даны эти знания.
Их нужно взять. Но они под охраной. И знаешь, кто их охраняет от тебя? Записывай их имена!
— Не нужно! — Остановила Танку Лика. — Я сама знаю их.
Произошла корректировка, и она уже знала, что другой, инакий, отличный мир Джулии Белл, остался где-то позади.
Должно быть, Джулия тогда посмеялась от души. Как бы то ни было, тот самый момент изображен ею в картине «Взгляд».
А эмоции продолжали швырять Лику из мира в мир, и не было этому конца. Ну, и куда это, спрашивается, забросили ее эмоции сейчас? На каком она свете? На Том или на Этом? По каким законам живут здесь? И нужно ли ей жить по этим законам? И чем эти законы отличаются от тех, которые она признает как Законы?
Ах, как Лика хотела Жить! Жить по Закону. По Высшему Закону.
— Но человек ленив, — Вяло произнес Херувим, — ленив и темен. Человек не любопытен и боязлив. Человек в плену иллюзий. Он невежествен. Он во сне. И сон заменяет ему жизнь в реальном мире. Сон подменяет ему высший Закон. Сон подменяет ему знания.
Лика увидела себя забившейся в угол кровати. Она стояла над собою, свернувшейся калачиком и прячущей голову в подушках.
Она увидела на своей щеке рубец от сна.
Почему-то ей стало тепло и уютно. Она ощутила полное доверие к этому теплому ложу, и потому потянулась к нему. Но чем ближе она приближалась к подушкам, тем ярче горел кровавый рубец на щеке той, о ком Лика понимала, как о себе.
И тогда Лика увидела, как неутомимый воин Морфей, усыпляет ее спутников.
Снималось старое кино.
Повозка Воина скрипела на поворотах всеми рессорами кровати, а рассохшийся фургон содрогался на каждой кочке. Некто, облаченный в доспехи римского воина, шел по Иудейской долине и вел коня под уздцы. Размытая дождями глина прилипала к его котурнам, и он скользил вместе с конем, утерявшим в пути подкову.
