"Ну, что ж, еще один Халмер-Ю, -- сказали мне позднее в Министерстве. -- На ошибках учимся..."
Не год, не два -- двадцать лет продолжался неслыханный грабеж России. Бессмысленный, к тому же, грабеж -- за "пайку", "паечку"; или еще одну звезду на погоне...
-- Думаете, никто не восстал против разбоя? -- спросил Цин, кинув, в очередной раз, телефонную трубку на рычажки. -- Восставали. Еще во время войны. Юнец, только из вуза, сказал на совещании -- подумать только! при лагерной администрации: "Нет тут нефти! Нефть севернее. В Тиманском прогибе..."
-- Севернее? -- переспросил генерал Бурдаков, закуривая и ломая спички. -- На сколько севернее?..
-- Примерно на триста километров! -- ответил юнец с указкой в руках. -В центре тундры...
-- Непроходимой? -- уточнил генерал Бурдаков.
-- О-обыкновенной, -- протянул юнец, не понимая всей глубины генеральского вопроса.
Вечером Крепс вызвал юного геолога, одобрил его порывы, даже обнял энтузиаста, а на другой день... парнишку мобилизовали на фронт, где он и погиб...
-- А вы записывайте, записывайте! -- вскинулся Цин. -- От кого вы еще такое узнаете?..
Имя его Цин забыл. Зато второго еретика знали все... Цин шагнул к рассохшемуся шкафу, достал картонную коробку с фотографиями. Протянул одну из них.
На фотографии был запечатлен рослый, широкой кости, видимо, очень сильный человек. Лицо доброе, застенчивое. Сидит на земле, у сарая, выставив перед собой длинные ноги Паганеля в мешковатых штанинах. На обратной стороне снимка в уголке надпись: "Вольняшке Илье Муромцу -- Полянскому от зэка Добрыни"... И подпись, скромная, в уголке "Добрынин".
...-- Добрыня сидел вместе со мной, -- продолжал Цин, пряча коробку с колымскими и ухтинскими снимками, -- предложил мне, еще в годы войны, учить испанский язык, "чтоб мохом не обрасти..."
-- Почему испанский? -- поинтересовался Цин.
-- Если зубрить немецкий, скажут, готовимся к немецкой оккупации, -объяснил предусмотрительный Добрынин. -- Английский тоже подозрителен: "Не к побегу ли готовятся?" И припаяют второй срок. А -- испанский? Никто не придерется. Даже Паганель учил испанский, хотя, как известно, по ошибке выучил, вместо испанского, португальский...
В памятном всем ухтинцам пятьдесят девятом году Добрынин обвинил Крепса, которого окрестил "бывшим геологом", в "перманентной лжи".
Комсомольск-на-Печоре уже прорастал лопухом, генерала МВД Бурдакова проводили в Москву, на почетную пенсию, и многотиражка "Советская Ухта" объявила, что она за Добрынина... Ухта заколыхалась, как от землетрясения...
Однако едва Добрынин набрал в грудь воздуха, чтобы уличить Крепса вторично, с документами в руках, как... отбыл на Кубу. Фиделю Кастро нужен был специалист-нефтяник. Позарез. Крепс немедля сообщил, куда следует, что лучше Добрынина не найти. "Первоклассный специалист, а главное, знает испанский... Такое счастливое сочетание!"
Аттестация была справедливой, и Добрынина... поздравили с повышением.
А Крепс остался. Он не знал испанского.
Остался, конечно, уж не главным консультантом НКВД, с самим Берия на дружеской ноге... Начали оправдываться мудрые прогнозы: "Через год или шах помрет, или осел подохнет..." Крепс был теперь полноправным хозяином Комиболот. Начальником Ухтинского территориального геологического управления. Денежным мешком, с которым даже сам первый секретарь Коми-Парижа (так величали Сыктывкар) говорил с бархатистыми интонациями...
-- Вы были у Крепса дома? Видели сейф? В нем не серебро и злато -оправдательные бумаги, на случай, если новый шах помрет или осел преставится...
Крепс, вовсе не глупый человек, а профессионал, некогда даже талантливый, давно понял, где может отыскаться главная, промысловая нефть, но ведь это какой риск! Два раза приходили за ним с револьвером. Не хотелось в третий раз садиться, ох, не хотелось!..
...Геологи роптали. Рабочие матерились, хоть и получали за погонные метры бурения, а не за нефть. Даже уголовники становились непочтительными.
Как-то Крепс заночевал в тундре: испортилась машина. За полночь похолодало, и Крепс, разломав ручку своего геологического молотка, разжег костерик. Вскипятил чай. Рабочий из блатных сказал утром во всеуслышание: "В гробу я видел таких ученых. Что за доктор-профессор? Съел собственный молоток!"
Наконец с трибун партактивов заговорили о "многолетней крепсаниаде"...
...Скандал не утихал долго, и немудрено! Только Крепс официально подтвердил, что в Коми нефти и газа не было, нет и не будет, как возле неведомого селения Тэбук забил нефтяной фонтан, да такой силы, что из Москвы тут же вылетели два правительственных самолета: три министра, заместитель Косыгина, два отдела Госплана СССР. Пришлось разбивать шатер-ресторан. Посылать вертолет за армянским коньяком.
Тут уж и Крепс ничего не мог поделать...
Геология двинулась в глубину тундры, на берега Печоры и Баренцева моря, а Крепса отодвинули в "почетные геологи", "почетные ректоры, почетные шеф-руководители музея Ухты (здесь он особенно настаивал: историю Ухты он намеревался писать и экспонировать сам, лично!)
Чем гуще зарастал лопухом и оленьим ягелем Комсомольск-на-Печоре, или, как значилось на геологических картах, Джебол, тем все чаще писала местная газета о "крупном геологе Крепсе..."
Крепс сам вычеркнул слово "выдающийся" в одной из первых статей, подготовленных ЕГО Музеем. Достаточно и "крупный"...
-- Почему я годами настаивал на Джеболе? -- воскликнул он на высоком совещании, отмахиваясь от невыносимого Цина, кричавшего с места: "Жулико-жулико!" -- Я старался привлечь внимание правительства к Коми. Иначе не дали б ни станков, ни ассигнований... Не будь частного поражения Крепса, не было бы побед Полянского!.. Я был старым, скрипящим мостом, по которому прошли к победе...
-- Жулико! -- возопил Цин, вспомнив об этом. Забегал по комнате. -Жулико! Чистопробный! Как видите! И музей жулико! Умертвил науку. Задержал развитие Севера на двадцать лет.
...Увы, Москва по-прежнему верила Крепсу, да и могло ли быть иначе, когда диссертации почти всех руководителей Министерства были написаны... по данным профессора Крепса. Куда ни зайдешь, за столами восседают доктора наук... по Крепсу.
Мир, правда, ничего не знал о крупном геологе Крепсе. Профессор был засекречен строже, чем еще не взлетевший космонавт.
-- Думаете, только недра засекречены? Заявки на столы для джебольских канцелярий писались с грифом "Секретно"... Жулика не засекреть, так это ведь каждый увидит -- продувной! Жулику секретность, как манна небесная... Пока расчухаются, осел подохнет или хан тю-тю.
Геологи Ухты знали, что в сейфе Крепса лежат и несекретные работы. Сугубо технические. Популярная статья о происхождении нефти, лекции для студентов... Сколько раз Крепсу предлагали опубликовать их -- он не торопился...
В конце концов зашепталась Ухта -- на чужой роток не накинешь платок: "Самый известный неизвестный..."
...Я слушал неистового Цина, который, произнося имя Крепса, грохал кулаком по столу, кричал, только что не плевался; слушал молча, внутренне сжавшись. И верил ему, и не верил. Скорее, не верил, хотя многое могло быть правдой...
Понимал, что бедолага Цин, дважды ждавший расстрела, имеет право судить людей круто. Но... не сфокусировал ли он на Крепсе всю свою тюремную ненависть? Потому лишь, что Крепс под рукой... Не стал ли для него старик с трясущимися руками козлом отпущения?..
-- Хватит! -- прервал себя Цин, увидев, что я перестал записывать. -- К чертовой бабке!.. Будете завтра в Ухте?.. Советую! Увидите и императора всея Коми. Во всей красе!
ЛАГЕРНИКВечерний вертолет снова забросил меня в Ухту -- стольный град; утро я провел в огромном жарком кабинете Николая Титовича Забродюхина, хозяина всей ухтинской земли, простершейся от Перми до Нарьян-Мара, этак три Франции, Испания вместе с Португалией да итальянский сапог в одном мешке. Нелегка ноша...
Мы приехали вместе с Гореглядом. Вошли не сразу. Тонкая, как жердь, женщина-секретарь с черными нарукавниками сказала непререкаемо:
-- Погодите минутку! Говорит с Москвой...
Горегляд протянул пальцы к батарее, отдернул, точно от пламени.
-- Жарят, как сковородку в аду! Грешники на месте?
-- О, со всех буровых собрали, Давид Израилевич! Сто тридцать душ! Да наши, управленческие. Такого никогда не бывало. -- Секретарша сказала почти беззвучно, одними губами: -- Ольгу Петровну жалко, сил нет! Всю жизнь за Полянским, как нитка за иголкой. По Таймырам-Магаданам. Вроде жен-декабристок. А под конец жизни... на тебе!
Мы ждали у дверей, к моему удивлению, тонких, необитых, оттого, видно, что никакие двойные двери, обычные у руководителей такого ранга, никакая обивка не заглушили бы сиплого клокочущего баса, привыкшего к грохоту буровой.
-- Я не геолог, Алексей Николаевич. Я... это... буровик!.. Они могли провести меня как угодно... Значит. Правильно, Алексей Николаевич! Воду решетом носим... Почему это? Все документировано! Я... это... люблю сталкивать геологов лбами и смотреть, что из того получится... Профессор Крепс предупреждал, там, значит, лысый свод. Ни грамма нефти. Вот так!
