Старушка достала изъ кармана платокъ и начала отирать имъ заплаканные глаза, при чемъ тронула по накрашенной брови и размазала ее.
— Прежде я учила дѣтей въ одномъ купеческомъ семействѣ, учила изъ-за стола, но теперь я отъ Биби оторваться не могу, ни на минуту отойти не могу, продолжала она. — Желаете, я вамъ сейчасъ принесу ее показать? Ее лѣчитъ докторъ при обществѣ покровительства животнымъ, но, судите сами, она уже стара, ей шестнадцать лѣтъ, ее невозможно вылѣчить. Можно мнѣ вынести это бѣдное животное?
— Помилуйте, зачѣмъ же это? Это совсѣмъ лишнее, сказалъ молодой человѣкъ.
— Ахъ, мосье… Посмотрите на нее хоть изъ участія. Она слѣпа на одинъ глазъ. Я носила ее къ глазному доктору, но, представьте, тотъ говоритъ, что онъ собакъ не лѣчитъ.
— У васъ нѣтъ ни братьевъ, ни родственниковъ, которые бы вамъ помогали?
— Никого, никого, кромѣ Биби. Я уже сказала вамъ, что я сирота. Княгиня Мухмирадзи моя подруга дѣтства… Прежде она приглашала меня иногда погостить къ себѣ на недѣльку, на двѣ, но теперь она уѣхала въ Симбирскую губернію и при мнѣ нѣтъ даже друга, кому бы я могла повѣритъ свое сердце, свое горе. Одна Биби! Ахъ, только бы Биби была здорова, и я не просила бы о помощи! Прежде я вышивала гарусомъ подушки, коврики, туфли для лавки въ Перинной линіи, но теперь у меня руки отняты. Биби связала меня по рукамъ, по ногамъ. Вы не можете себѣ представить, сколько съ ней хлопотъ! Я не ропщу, роптать грѣхъ, но… Вотъ, у меня и за квартиру еще не плачено. Ахъ, мосье, сжальтесь и назначьте мнѣ помощь хоть для этого несчастнаго животнаго!
— Вы получите, получите… Мы обсудимъ это въ комитетѣ.
Молодой человѣкъ записалъ показанія старушки на прошеніи и спросилъ.
— Сколько вамъ лѣтъ?
— Ахъ, мосье, что вы! Я не знаю, право… Я не считала… сконфузилась старушка.
— То-есть, какъ же это такъ?
— Да такъ… Не знаю… Забыла….
— Видите, я не спрашивалъ бы, но я долженъ записать для соображеній… У насъ такой порядокъ. При докладѣ я долженъ все выяснить. Я секретарь.
— Какъ хотите, а я не знаю. Думаю, что не болѣе… тридцати съ чѣмъ-нибудь.
Молодой человѣкъ улыбнулся на слова старушки и помѣтилъ что-то на прошеніи.
— Сколько вы написали?
— Да нисколько. Такъ помѣтилъ. Сколько вы платите за помѣщеніе?
— Пять рублей. Когда я на чердакѣ жила, я за пять рублей имѣла лучшій уголъ, но Бибишка, Бибишка! И какія я страданія выношу изъ-за нея по квартирѣ! Люди жестокосерды и не всегда пускаютъ съ животнымъ.
Молодой человѣкъ укладывалъ въ портфель прошеніе.
— Вы, кажется, больше сорока лѣтъ написали мнѣ? — спросила его старушка.
— Я ничего не упомянулъ о лѣтахъ. Я написалъ, то, что вижу.
— Мерси. Итакъ, стало быть, я могу разсчитывать на какую-нибудь помощь?
— Да, получите, Я буду ходатайствовать. Прощайте.
— Прощайте, мосье. Благодарю васъ.
Молодой человѣкъ сталъ уходить.
— Ахъ, мосье! Одно слово… Вы о Бибишкѣ-то не забыли помѣтить?
— Да вѣдь собаки въ соображеніе не принимаются, отвѣчалъ на ходу молодой человѣкъ. — Но, впрочемъ… Вы получите, получите…
Въ догонку ему послышались слова:
— Собаки въ соображеніе не принимаются… Странно… Но чѣмъ же онѣ виноваты, что онѣ собаки! Какое жестокосердіе!
Два элегантно одѣтые франта подкатили на рысакѣ къ воротамъ дома въ одной изъ отдаленныхъ улицъ Песковъ. Одинъ брюнетъ, другой блондинъ; брюнетъ плечистый, рослый; блондинъ маленькій, плюгавенькій. Брюнетъ съ расчесаннымъ проборомъ на затылкѣ; блондинъ съ капулемъ на лбу, виднѣющимся даже изъ-подъ полей глянцевой плюшевой шляпы-цилиндра. У брюнета монокль въ глазу; у блондина пенснэ на носу.
— Кажется — здѣсь, — сказалъ брюнетъ, вылѣзая изъ саней. — Домъ № 17… Здѣсь…
— Посмотримъ твоихъ бѣдныхъ… — прокартавилъ блондинъ.
— Моихъ! Повѣрь, ежели-бы не графиня Глухищева, никогда-бы я и не вздумалъ дѣлать эти визитаціи. Вѣдь я секретаремъ благотворительнаго общества, гдѣ она предсѣдательствуетъ.
— Охота тебѣ у старой дуры!..
— Глупа, но вліятельна… Ея слово вѣско… А мнѣ ужъ пора сдѣлать карьеру. Нельзя-же весь свой вѣкъ только числиться и числиться. Она, вонъ, губернаторовъ пристраиваетъ! Гдѣ здѣсь вдова учителя Подкованцева живетъ? — обратился брюнетъ къ мужику съ бляхой на шапкѣ, виднѣющемуся въ ворота.
— А вотъ пожалуйте все прямо, въ самый конецъ двора. Какъ дойдете до помойной ямы — сейчасъ налѣво. Тутъ будетъ дверь и на ней вывѣска съ сапогомъ, такъ въ эту дверь и во второй этажъ.
— Дуракъ! Дубина! Что я такъ могу понять! Ты проведи меня… Я секретарь общества призрѣнія сирыхъ и неимущихъ.
Обруганный дворникъ снялъ шапку и повелъ по двору. Дворъ былъ грязный.
— Главное, меня интересуютъ дочери этой вдовы, а то-бы я съ тобой не поѣхалъ, — говорилъ блондинъ. — Вѣдь попадаются, я думаю, и хорошенькія канашки у этихъ вдовъ?
— О, и сколько! Но, знаешь, все это какъ-то нечистоплотно… претить… Отрепанное платье, дырявыя ботинки… А я прежде всего люблю, чтобъ нога была хорошо обута. Мнѣ и свѣжесть и миловидность личика нипочемъ, только-бы нога… Здѣсь, впрочемъ, дочери учителя… Среда интеллигентная.
— Вотъ тутъ-съ… Во второй этажъ… — указалъ дворникъ.
Франты начали взбираться по деревянной лѣстницѣ.
— Только ты, Засовцевъ, скорѣй… Насъ вѣдь у Кюба ждутъ, — сказалъ блондинъ.
— Ну, да… Только краткія справки… Такъ сказать, легкій обзоръ… Истинная-ли это бѣдность, нѣтъ-ли признаковъ благосостоянія.
Брюнетъ постучался. Дверь отворила маленькая худенькая старушка въ бѣломъ чепцѣ и въ ватной кацавейкѣ поверхъ чернаго платья.
— Засовцевъ, секретарь общества призрѣнія сирыхъ и неимущихъ, — отрекомендовался брюнетъ. — Я отъ графини Глухищевой, узнать степень вашего бѣдственнаго положенія.
— Пожалуйте… Мы уже давно ждемъ кого-нибудь. Столько времени я подала прошеніе… Вѣрите ли, все до капельки заложено. Сидимъ и голодаемъ… Печка недѣлю не топлена… — заговорила старуха. — Снимали вотъ тутъ у насъ въ кухнѣ два угла жильцы, все-таки было маленькое подспорье, но ушли на другую квартиру. Не могутъ въ нетопленной комнатѣ жить.
Брюнетъ не слушалъ. Онъ смотрѣлъ въ другую комнату, гдѣ изъ дверей выглядывали двѣ хорошенькія головки. Одна принадлежала дѣвочкѣ лѣтъ четырнадцати, другая — дѣвушкѣ лѣтъ двадцати. Обѣ онѣ кутались въ байковые платки.
— Можно къ вамъ туда? — кивнулъ онъ на комнату. — Я долженъ все осмотрѣть.
— Сдѣлайте одолженіе. Это, вотъ, мои дочери… Пожалуйте, прошу покорно присѣсть. Софинька, освободи два стулика, — обратилась старуха къ дочери.
— Прехорошенькая, чортъ возьми! — шепнулъ брюнетъ блондину. — И нѣтъ въ ней этой отшибающей неряшливости.
— Да… Знаешь, я будто-бы предчувствовалъ.
— Прошу покорно садиться..- еще разъ повторила старуха. — Пальто я не предлагаю вамъ снимать. У насъ такъ, холодно, что мы просто коченѣемъ.
Франты пѣли и безъ церемоніи закурили папиросы. Брюнетъ косился на дѣвушку.
— Садитесь, демуазель… Что-же вы стоите? Я врагъ всякой формальности. Какія-же ваши средства къ жизни? — спросилъ онъ старуху.
— Теперь никакихъ… Сначала дочери ходили на фабрику и набивали тамъ папиросы, по старшая встрѣтила отъ мастера оскорбительныя предложенія и принуждена была уйти.
— Неужели? Ахъ, мерзавцы! Положимъ, что нельзя быть слишкомъ щепетильной, ежели кто бѣденъ, но на фабрикѣ, отъ какого-нибудь мастера… А у васъ дочка прехорошенькая! — сказалъ брюнетъ. — Съ вашими глазками, демуазель, надо-бы блистать и блистать… — обратился онъ къ дѣвицѣ. — Что-жъ вы не садитесь? Присядьте къ намъ.
Дѣвушка сдѣлала строгое лицо и сѣла въ уголъ.
— Ближе, ближе… Чего вы насъ боитесь… Вы не говорите по-французски?
— Нѣтъ-съ, не говорить, — отвѣчала за нее мать. — Вѣдь при покойникѣ папашѣ жили въ деревнѣ, въ глуши. Онъ былъ сельскимъ учителемъ. Да и средствъ такихъ не было. Самъ ее училъ.
— Восторгъ, что за дѣвушка! — проговорилъ брюнетъ по-французски. — Знаешь, она меня совсѣмъ заинтересовала. И какая строгость типа! И такъ, мадамъ, — обратился онъ къ старухѣ уже по-русски:- хотя я и замѣчаю у васъ нѣкоторую степень благосостоянія… вотъ, напримѣръ, швейная машина…
— Что можетъ дать швейная машина, ежели работы нѣтъ! Работы ищемъ, а ея нѣтъ.
— Позвольте… Швейную машину можно продать и на эти деньги быть сыту. Но это ничего… И такъ, хотя я и замѣчаю нѣкоторую долю благосостоянія въ вашей обстановкѣ, но я доложу графинѣ о вашемъ полномъ бѣдственномъ положеніи. Да улыбнитесь-же вы, прелестная царевна-несмѣяна, — тронулъ брюнетъ дѣвушку за плечо.
Та отшатнулась и строго взглянула на него.
— Что это, мой ангелъ? — спросилъ онъ, взглянувъ на нее сквозь монокль. — Но вѣдь я не мастеръ съ табачной фабрики… Нехорошо быть такой недотрогой, — погрозилъ онъ дѣвушкѣ пальцемъ. — А я еще хотѣлъ вамъ завтра бомбоньерку съ конфетами прислать.
