Но странно, чем больше нарастала эта праздничная суета вокруг него, тем скованней становился Васиф. Отвечая на деликатные вопросы, поддерживая шутки, он вместе с тем чувствовал себя, как человек, идущий по скользкому льду, когда невольно до боли напрягаются мышцы.
"Отвык от людей, от праздников", - с горечью подумал Васиф, наблюдая, как заботливо выбирает ему тетя Зарифа жирные куски баранины. Он улыбался, благодарил, парировал шутки, но какого напряжения стоила ему каждая улыбка. И еще эти пристальные, ревнивые взгляды красавицы Назили: каждый раз, когда Балахан обращался к Васифу с детства привычным словом "бэбэ", она раздраженно поводила плечами, будто ласковость мужа с этим приезжим родственником отнимала у Назили что-то лично ей принадлежащее.
- Каким ты был, бэбэ*, таким и остался, - громко хохотнул Балахан, подметив, как старается Васиф незаметно отодвинуть рюмку с коньяком.
______________ * Бэбэ - малыш.
От слов этих повеяло теплотой и искренностью. Васиф, пользуясь тем, что Назиле наконец удалось привлечь внимание мужа, внимательно вгляделся в Балахана. Изменился двоюродный брат, отяжелел. И еще этот живот, колыхающийся от смеха. Кто скажет, что они ровесники... Да и в лице его появилось что-то неуловимо чужое. Эта постоянная готовность подыграть настроению собеседника... Только что был задумчивым, серьезным, разговаривая с тетей Зарифой. И вот уже игриво улыбается жене. Правда, он это всегда умел - гибко, легко овладевать вниманием, слыл душой компании. Друзья часто шутили: "Где стол заставлен пловом, там Балахан на почетном месте".
Попробуй спросить о Балахане друзей, в особенности односельчан, сколько хороших слов услышишь.
Когда случалось ему бывать в родных местах, машину он всегда оставлял у въезда, на окраине. В село обычно входил пешком, почтительно здороваясь с аксакалами и пожилыми мужчинами. Земляков трогало, с каким вниманием и осведомленностью расспрашивал он их о делах, о здоровье детей, которых помнил по именам. Помнил, у кого добрый сосед, кто не ладит с невесткой, кому повезло с начальником... Иногда, прогуливаясь с друзьями, он по-хозяйски осматривал улицы, фасады домов и, если случалось обнаружить глубокую лужу, покосившийся забор, горячо брался налаживать благоустройство. Он даже не поленился собственноручно посадить несколько деревьев на окраине села. Деревья выросли, в тени их густых крон летом собирались старики. И обязательно кто-нибудь всякий раз с благодарностью вспоминал Балахана: "Доброе дело сделал человек. Мир праху его отца!"
За каким бы порогом ни случилась беда, Балахан одним из первых приходил на помощь, хоронил умерших, не считаясь с тем, инженер ли умер или простой рабочий. Не скупился он и на деньги для тех, кто нуждался в них, - он умел делать это, не оскорбляя достоинства человека.
Васиф же всегда отличался замкнутостью. Он трудно сходился с людьми и не раз испытывал неловкость, не умея побороть в себе стеснительность. "Безобидный, тихий человек", - чаще всего говорили о нем. А однажды уважаемый в селе аксакал Оруджгулу - он по отцу приходился Васифу родственником - заметил с укоризной: "Все знают, чистый ты человек. Что на уме, то на языке у тебя. Но одно плохо - не почитаешь ты память умерших. Я ни разу не видел тебя на похоронах. А ведь все мы в этом мире временные гости. Не мешает тебе кое-чему поучиться у Балахана".
Васиф тогда долго думал над словами старика - есть в них какая-то правда, есть. Но разве он мог тягаться в популярности с Балаханом? Веселым и остроумным, тамадой в любой компании.
Старость согнула спину Оруджгулу, но был он еще бодр, неуемен, а подвижность его служила поводом для шуток. Не было такого дела, в которое не вмешался бы старый Оруджгулу. И память его оставалась завидно свежей: один Оруджгулу мог, кажется, заменить весь архив Раманов. Спроси, кто когда родился или умер, кто когда поссорился с женой или купил телку, - все знает старик. Но в последние годы вниманием его завладело кладбище. Сухопарый, на кривых тонких ногах, в папахе, нахлобученной на самые брови, он приходил сюда, как на службу. Семенил между могилами: где ограду исправит, где деревцо польет. И все говорит, говорит с покойниками, как с живыми. "Кладбищенская энциклопедия", - беззлобно подшучивала над ним молодежь.
Когда умерла мать Васифа, значительную часть расходов по похоронам взял на себя Оруджгулу...
Вот опять Балахан подымается с тостом.
- Друзья! Выпьем за Васифа! Пусть никогда не вернутся горькие дни! Пусть сбудутся все мечты... Твое счастье - наше счастье, халаоглы*. Никогда не забывай об этом.
______________ * Халаоглы - сын тети, двоюродный брат.
Что-то сдавило горло Васифу. Чтоб скрыть свое смущение, он поторопился снова наполнить бокал Балахана,
- Васиф, дорогой, мне нельзя пить. Здоровье не позволяет. Но... Балахан отчаянно махнул рукой. - Но ради встречи с тобой хочу напиться! Так напиться, чтоб забыть все. Чтоб хоть на мгновенье вернулись те дни, когда мы вместе ходили в институт. Лучше этого времени не было... Не будет, не так ли, бэбэ?
- Да, бэбэ. Ты выпей, выпей.
Балахан выпил, на секунду глаза его сузились, потемнели, веки набрякли. Но вот он нагнулся к Васифу, и снова в лукавом прищуре пляшут веселые искры.
- Теперь... ни о чем не горюй. Теперь таким, как ты, будет хорошо. Все для вас, - он подмигнул внимательно слушавшему Васифу, реа-били-тированных. Одна строчка в анкете чудеса творит. Мода на таких.
- Ты о чем?
- Что? Не понял? - Назиля, молчавшая до сих пор, заметно оживилась.
- Что за мода? О какой вы моде? - Васиф удивленно обернулся к Назиле.
Та многозначительно кивнула:
- Ну... Эти... Pea... Реставрированные. Как старинные вещи, на которые вчера еще никто не смотрел. Мебель, одежда... Вот часы мои "Звезда", - она покрутила рукой перед самым носом Васифа. - Не променяю ни на какие другие.
Балахан громко рассмеялся, как кстати пришлась тупость жены. Она, как всегда, все перепутала, - больше всего в жизни Назиля любит тряпки и "светский" разговор. Получилось даже забавно... Сама того не подозревая, она очень мило исправила его, Балахана, ошибку, зря он заговорил с Васифом об этом, не надо пока.
- Да, да... - пояснил он насупившемуся Васифу, - женщин, сам знаешь, все интересует. Всякая модная старина. Уникумы... Почему твой бокал пуст, дорогой? А что?.. Даже развалины раманинской крепости реставрируют, иностранцы с фотоаппаратами смотреть приезжают. Говорят, скоро стариков молодыми научатся делать...
Васиф недоуменно поглядел на обоих. О чем они? Реабилитация... Реставрация... Что общего? Или он не уловил тайного смысла? Почему так переглянулись Балахан с Назилей? Скорей бы кончился этот вечер...
- И пусть наступит день, когда мы будем пить на свадьбе Васифа! Это должно случиться в скором времени. И пусть это будет самая красивая, самая лучшая девушка в мире! Ура, товарищи! - крикнул Балахан.
Задвигались стулья, к Васифу потянулись руки с бокалами. Их мелодичный звон что-то напомнил Васифу. Выпитый коньяк приятно кружил голову. Он вдруг потребовал у тамады слова. Балахан сам, поддерживая друга за локти, заставил его подняться.
- Тихо! Васиф говорит!
Все замолчали. Молчал и Васиф; бледный, сосредоточенный, он нервно крутил ножку бокала, не замечая, как льется на скатерть густое шамхорское вино.
- Ну... Мы слушаем. Говори, дорогой.
- Я скажу. Я хочу выпить просто за хороших людей. Мне повезло на хороших людей. Я бы не выжил там, в Сибири, если бы не эти просто хорошие люди. Когда я уезжал, они принесли мне на дорогу свои последние деньги. И бутылку самодельного вина из кислицы... Ягода там такая. И мы пили из стеклянных банок. Чокались за то, чтобы когда-нибудь вот так же встретиться. За столом. И чтоб не банки... О таких, как они... О них я должен рассказать и детям и внукам. Они никогда не спрашивали меня, кто я... В какой должности...
- Прости, я перебью тебя, - беспокойно заговорил Балахан. - Конечно, дело не в должности.
- Не в должности, говоришь? - Васиф обернулся так резко, что, звякнув, упала вилка.
Испуганно заморгала глазами Зарифа-хала. Что-то тревожное, чужое, злое отразилось на лице Васифа. Но вот он рассмеялся как-то напряженно-хрипло:
- Я хочу выпить за друзей, что остались там, в Сибири, - и, опорожнив свой бокал, сел, чуть откинув отяжелевшую голову.
- За твоих друзей, Васиф! - пьяно подхватил мужчина в роговых очках. За дружбу всех людей! Человек человеку друг! Да, друг!
Балахан поморщился:
- Какой странный тост.
- Почему? - серьезно спросил Васиф.
- Простите меня, конечно... Но это, хм... Какой-то мелкобуржуазный гуманизм. Люди бывают разные, видите ли...
- А мы за хороших, за настоящих! - крикнул мужчина в очках и первым поднялся из-за стола.
Воцарилось то беспорядочное, хмельное веселье, когда каждый говорит, не слушая соседа, - время самых неожиданных объятий, пылкого проявления любви к ближнему.
