Тут, сверх лондонских цен, надобно знать и лондонские обычаи - в одиннадцать часов вечера, не предупредивши с утра, нигде нельзя найти ужин человек на пятьдесят.
Ассирийский вождь храбро пошел пешком по Rйgent street с музыкальным войском своим, стучась в двери разных ресторанов, и достучался наконец: смекнувший дело хозяин выехал на холодных мясах и на горячих винах.
Затем начались концерты его с всевозможными штуками, даже с политическими тенденциями. Всякий раз гремел Herzens Waltzer18, гремела Ogareffs Quadrille19 и потом "Emancipation Symphonie"20 - пьесы, которыми и теперь, может, чарует князь москвичей и которые, ве(293)роятно, ничего не потеряли при переезде из Альбиона, кроме собственных имен - они могли легко перейти на Potapoffs Waltzer21, Mina Waltzer22, a потом и в Komissaroffs Partitur23.
При всем этом шуме денег не было - платить было нечем. Поставщики начали роптать, и дома начиналось исподволь спартаковское восстание рабов.
...Одним утром явился ко мне factotum24 князя, его управляющий, переименовавший себя в секретаря, с "регентом", то есть не с отцом Филиппа Орлеанского, а с белокурым и кудрявым русским малым лет двадцати двух, управлявшим певцами.
- Мы, Александр Иванович, к вам-с.
- Что случилось?
- Да уж Юрий Николаевич очень обижает, хотим ехать в Россию - и требуем расчета; не оставьте вашей милостью, вступитесь.
Так меня и обдало отечественным паром, - словно на каменку, поддали...
- Почему же вы обращаетесь с этой просьбой ко мне? Если вы имеете серьезные причины жаловаться на князя, - на это есть здесь для всякого суд, и суд, который не покривит ни в пользу князя; ни в пользу графа.
- Мы, точно, слышали об этом, да что ж ходить до суда. Вы уж лучше разберите.
- Какая же польза будет вам от моего разбора? Князь скажет мне, что я мешаюсь в чужие дела, - я и поеду с носом. Не хотите в суд, - пойдите к послу, не мне, а ему препоручены русские в Лондоне...
- Это уж где же-с? Коль скоро- русские господа сидят, какой же может быть разбор с князем; а вы ведь за народ: так мы так и пришли к вам - уж разберите дело, сделайте милость.
- Экие ведь какие; да князь не примет моего разбора - что же вы выиграете?
- Позвольте доложить-с, - с живостью возразил секретарь, - этого они не посмеют-с, так как они очень (294) уважают вас, да и боятся-с сверх того: в "Колокол"-то попасть им не весело - амбиция-с.
- Ну, слушайте, чтоб не терять нам попусту время, вот мое решение: если князь согласен принять мое посредничество, я разберу ваше дело - если нет, идите в суд; а так как вы не знаете ни языка, ни здешнего хожденья по делам, то я, если вас в самом деле князь обижает, дам человека, который знает то и другое и по-русски говорит.
- Позвольте, - заметил секретарь.
- Нет, не позволяю, любезнейший. Прощайте. Пока они ходят к князю, скажу об них несколько слов. Регент ничем не отличался, кроме музыкальных способностей - это был откормленный, крупичатый, туповато-красивый, румяный малый из дворовых - его манера говорить прикартавливая, несколько заспанные глаза напоминали мне целый ряд, - как в зеркале, когда гадаешь, - Сашек, Сенек, Алешек, Мирошек. И секретарь был тоже чисто русский продукт, но более резкий, представитель своего типа. Человек лет за сорок, с небритым подбородком, испитым лицом, в засаленном сертуке, весь - снаружи и внутри нечистый и замаранный, с небольшими плутовскими глазами и с тем особенным запахом русских пьяниц, составленным из вечно поддерживаемого перегорелого сивушного букета с оттенком лука и гвоздики, для прикрытия. Все черты его лица ободряли, внушали доверие всякому скверному предложению - в его сердце оно нашло бы, наверное, отголосок и оценку, а если выгодно, и помощь. Это был первообраз русского чиновника, мироеда, подьячего, коштана. Когда я его спросил, доволен ли он готовившимся освобождением крестьян, он отвечал мне:
- Как же-с, - без сомненья, - и, вздохнувши, прибавил: - Господи, что тяжеб-то будет-с, разбирательств! А князь завез меня сюда, как на смех, именно в такое время-с.
До приезда Голицына он мне с видом задушевности говорил:
- Вы не верьте, что вам о князе будут говорить насчет притеснения крестьян или как он хотел их без земли на волю выпустить за большой выкуп. Все это враги распускают. Ну, правда, мот он и щеголь; но зато сердце доброе и для крестьян отец был. (295)
Как только он поссорился, он, жалуясь на него, проклинал свою судьбу, что "доверился такому прощелыге... ведь он всю жизнь беспутничал и крестьян разорил; ведь это он теперь прикидывается при вас таким - а то ведь зверь... грабитель..."
- Когда же вы говорили неправду: теперь или тогда, когда вы его хвалили? спросил я его, улыбаясь.
Секретарь сконфузился - я повернулся и ушел. Родись этот человек не в людской князей Голицыных, не сыном какого-нибудь "земского", давно был бы, при его способностях, министром - Валуевым, не знаю чем.
Через час явился регент и его ментор с запиской Голицына - он, извиняясь, просил меня, .если могу, приехать к нему, чтоб покончить эти дрязги. Князь вперед обещал принять без спору мое решение.
Делать было нечего, я отправился. Все в доме показывало необыкновенное волнение. Француз слуга, Пико, поспешно мне отворил дверь и с той торжественной суетливостью, с которой провожают доктора на консультацию к умирающему, провел в залу. Там была вторая жена Голицына, встревоженная и раздраженная, сам Голицын ходил огромными шагами по комнате, без галстуха, богатырская грудь наголо, - он был взбешен и оттого вдвое заикался, на всем лице его было видно страдание от внутрь взошедших - то есть не вышедших в действительный мир - зуботычин, пинков, треухов, которыми бы он отвечал инсургентам в Тамбовской губернии.
- Вы б-б-бога ради простите меня, что я в-вас беспокою из-за этих м-м-мошенников.
- В чем дело?
- Вы уж, п-пожалуйста, сами спросите - я только буду слушать.
Он позвал регента, и у нас пошел следующий разговор:
- Вы недовольны чем-то?
- Оченно недоволен... и оттого именно беспременно хочу ехать в Россию.
Князь, у которого голос лаблашевокой силы, испустил львиный стон - еще пять зуботычин возвратились сердцу.
- Князь вас удержать не может так вы скажите, чем недовольны-то вы? (296)
- Всем-с, Александр Иванович.
- Да вы уж говорите потолковитее.
- Как же чем-с - я с тех пор, как из России приехал, с ног сбит работой, а жалованья получил только два фунта да третий раз вечером князь дали больше в подарок.
- А вы сколько должны получать?
- Этого я не могу сказать-с...
- Есть же у вас определенный оклад.
- Никак нет-с. Князь, когда изволили бежать за границу (это без злого умысла), сказали мне: "Вот хочешь ехать со мной, я, мол, устрою твою судьбу и, если мне повезет, дам большое жалованье, а не то и малым довольствуйся". Ну, я так и поехал.
Это он из Тамбова-то -в Лондон поехал на таком условии... О, Русь!
- Ну, а как, по-вашему, везет князю или нет?
- Какой везет-с... Оно конечно, можно бы всё...
- Это другой вопрос, - если ему не везет, стало, вы должны довольствоваться малым жалованьем.
- Да князь сами говорили, что по моей службе, то есть и способности, по здешним деньгам меньше нельзя, как фунта четыре в месяц.
- Князь, вы желаете заплатить ему по четыре фунта за месяц?
- С о-о-хотой-с...
- Дело идет прекрасно, что же дальше?
- Князь-с обещал, что если я захочу возвратиться, то пожалует мне на обратный путь до Петербурга, Князь кивнул головой и прибавил:
- Да, но в том случае, если я им буду доволен!
- Чем же вы недовольны им?
Теперь плотину прорвало, князь вскочил. Трагическим басом, которому еще больше придавало веса дребезжание некоторых букв и маленькие паузы между согласными, произнес он следующую речь:
- Мне им быть д-довольным, этим м-м-молокосо-сом, этим щ-щенком?! Меня бесит гнусная неблагодарность этого разбойника! Я его взял к себе во двор из самобеднейшего семейства крестьян, вшами заеденного, босого; я его сам учил, негодяя, я из него сделал ч-чело-века, музыканта, регента; голос каналье выработал та(297)кой, что в России в сезон возьмет рублей сто в месяц жалованья.
- Все это так; Юрий Николаевич, но я не могу разделять вашего взгляда. Ни он, ни его семья вас не просили делать из него Ронкони, стало, и особенной благодарности с его стороны вы не можете требовать. Вы его обучили, как учат соловьев, и хорошо сделали, но тем и конец. К тому же это и к делу не идет...
- Вы правы... но я хотел сказать: каково мне выносить это? Ведь я его... к-каналью...
- Так вы согласны ему дать на дорогу?
- Черт с ним, для вас... только для вас даю. - Ну, вот дело и слажено - а вы знаете, сколько на дорогу надобно?
- Говорят, фунтов двадцать.
- Нет, это много, отсюда до Петербурга сто целковых за глаза довольно. Вы даете?
- Даю.
Я расчел на бумажке и передал Голицыну; тот взглянул на итог - выходило, помнится, с чем-то тридцать фунтов. Он тут же мне их и вручил.
