Стенька Разин, со всеми есаулами в дорогих нарядах, стоял без шапки на пристани, а воевода, князь Прозоровский, окруженный боярскими детьми, дьяками и приказными, важно, наставительно говорил ему:
– Помни же, атаман, царь милует до первой прорухи. Тогда уж и не жди пощады! Все попомнится! Иди со своими молодцами тихо да мирно, у городов не стой, бесчинств не чини, а ежели к тебе государевы людишки приставать станут, к себе не бери их. Нашего наказного не забижай, а слушай! Вот он тебя до Царицына проводит, жилец наш Леонтий Плохово. Сильно не пои его, чтоб разуму не лишился…
В синем армяке, в суконной шапке, высокий и статный, с черной окладистой бородою, вышел из толпы Плохово и стал обок Разина.
Тот исподлобья взглянул на него и усмехнулся.
– В мамушки к нам, выходит! – сказал он. – Что ж, милости просим!
– Так помни, атаман, – еще раз наставительно произнес князь – воевода, – а теперь – с Богом!
Он протянул руку, думая, что Разин поцелует ее, но Разин только тряхнул головою и сказал:
– Благодарим за хлеб, за соль! Коли в чем я али мои молодцы провинились, не осуди, князь! – и, надев шапку, он махнул своим есаулам.
Все ватагою взошли на струг.
Князь гневно посмотрел им вслед и еще грознее оглянулся, когда услышал вокруг легкий смех.
А Стенька Разин стал на самую корму и, сняв шапку, зычным голосом сказал всей голытьбе, оставшейся на берегу:
– Бувайте здоровы, братики! Спасибо, что моими молодцами не брезговали, може, еще свидимся, дружбу помянем!
– Здоров будь, батюшка Степан Тимофеевич! – заревела толпа.
– Ворочайся, кормилец!
– Смирно вы, ослушники! – грозно закричал князь – воевода, но его голоса не было даже слышно.
– Отча‑ли – вай! – разнеслось по реке.
Атаманский струг дрогнул, отделился от пристани и медленно пошел вверх, за ним длинной чередой потянулись казачьи струги.
Народ бросился бежать по берегу, провожая казаков.
– Прощайте, добры молодцы! Наезжайте еще! – кричали с берега.
– Нас не забывайте, други! – кричали со стругов.
– Бог вам в помочь, молодчики!
– Пути доброго!
Разин стоял на корме и низко кланялся, бормоча про себя: «Эти не выдадут! Хоть сейчас зови!»
Мощная фигура его красовалась перед народом, медленно удаляясь. Вот уже алеет только его жупан. Последние искорки сверкнули на дорогом оружии, и струг скрылся в туманной дали.
А казачьи струги все плыли и плыли. Народ провожал их уже глазами. Словно журавлиная станица слетела с места и тянулась по безбрежному небу…
Князь Прозоровский долго смотрел им вслед, прислушиваясь к крикам народа, потом вздохнул и, задумчиво качая головою, медленно пошел домой…
Словно покойника схоронили, – такая тишина наступила в Астрахани после отъезда молодцов.
Непросыпное пьянство стояло на струге Разина. Засыпал удалой атаман за столом, просыпаясь, требовал водки и снова пил со своими есаулами, пока дрема не смыкала его очей.
– Пей, мамушка! – говорил он Плохово.
– Невмоготу, атаман!
– Пей, вражий сын, не то силой волью!
– Опомнись, атаман, я от воевод послан. Меня обидишь, их обидишь!
– К чертову батьке воевод твоих! – с гневом вскрикивал Разин. – Не поминай ты мне про них лучше! – и испуганный Плохово тотчас умолкал и через силу тянул водку.
– Атаман, – сказал ему Васька Ус однажды, вбегая на палубу, – помилуй! Сейчас провезли в Астрахань тех стрельцов, что в Яике к нам отложились. Негоже это!
– Негоже! – подтвердил Стенька. – Эй, Иваша, нагони их, собак, накажи сотникам ко мне идтить.
– Что ты делаешь, атаман? – испуганно закричал Плохово. – Ведь их воеводы забрать велели!
– Молчи, пока жив! – угрюмо сказал Стенька.
Спустя часа три на палубу вошли дрожащие сотники.
– Вы что, псы, делаете? – набросился на них Стенька. – Молодцы мне верой служили, а вы их, как колодников, воеводам на суд везете? Вот я вас! Веревку!
– Смилуйся, государь! – завыли сотники, бросаясь на колени. – Их охотою! Мы не неволим их! Не хотят, пусть ворочаются. Нам что до них! Мы тебе, батюшка, еще три ведра водки везли, а не то что супротивничать!
Лицо Стеньки сразу озарилось улыбкой.
– А добрая водка?
– Монастырская, государь!
– Ну, ну, волочите ее ко мне! – уже милостиво сказал Разин и прибавил: – А стрельцам скажите, которые неволей едут, пусть ко мне ворочаются!
Не помня себя от радости, вернулись на свои струги сотники и послали тотчас водку Разину. Он созвал своих есаулов:
– А ну, браты, посмакуем государеву водку!
Толпа стрельцов перебежала к нему. Плохово возмутился.
– Побойся Бога, атаман! – сказал он ему. – Скоро ты забыл государеву милость. Прогони назад беглых служилых людей!
Степан грозно взглянул на него, но потом только засмеялся.
– Эх, мамушка, николи у казаков так не водится, чтобы беглых выдавать. Хочет уйти – уйди, а гнать – ни Боже мой!
Плохово только чесал в затылке. Не указывать Разину, а только бы свою шкуру уберечь! И он вздохнул с облегчением, когда завидел Царицын.
– Ну, прощенья просим, атаман! – сказал он ему, когда причалили к городской пристани. – Теперь тебя стрельцы далее проводят.
– Стрельцы?! – Разин даже взялся за саблю. – Да в уме ли ты, малый? Мы твоих стрельцов живо окрестим, а тебя за одни речи вон куда вялиться подвесим! – и он указал ему на верхушку мачты.
Плохово попятился.
– Там твое дело, атаман. Прощенья спросим!
– Иди, иди, матушка! Поклонись воеводам. Скажи, наведать их думаю! Пусть князь‑то Львов шубу побережет!
Плохово быстро сбежал на берег и едва не был сброшен в воду толпою, которая торопливо шла к атаманскому стругу.
– Что за люди? – спросил их Разин, стоя на сходнях.
– Чумаки с Дону! – ответили из толпы и загудели:
– Смилуйся, Степан Тимофеевич!
– От воеводы теснение! Заступись!
– Стой, – закричал Разин, – говорите толком! Что надо?
Из толпы выступил здоровый казак с длинными усами и низко поклонился Разину:
– Чумаки мы, батюшка Степан Тимофеевич! Ездим сюда за солью, – а воевода туто теснит нас. Заступись, родимый! Помилуй, дерет с нас, бисов сын, с дуги по алтыну!
– А у меня коня отнял! – закричал голос из толпы.
– А у меня хомут и сани!
– У меня пищаль!
– Ах он сучий сын, – заревел Стенька Разин, – стойте, братики, уж я его!
Он выхватил саблю и бросился бегом, без шапки, в город. Есаулы устремились за ним, казаки тоже.
Царицынский воевода Уньковский сидел в приказной избе и говорил с Плохово, когда вдруг распахнулась дверь, в избу влетел Разин и ухватил воеводу за бороду.
– Такой‑то ты царский слуга! – закричал он. – Вас царь на защиту садит, а вы что разбойники! Постой, воевода, песий сын!
– Батюшка! Милостивец! – завыл воевода. Плохово от страха лег под лавку, а Разин, дергая воеводу за бороду, кричал:
– Чумаков грабить? Врешь! Сейчас, вражий сын, полезай в казну, плати за обиды! Давай сто рублей! Ну!
– Бороду‑то отпусти, милостивец! – взволновался воевода.
– Оборвать бы ее тебе!
Разин разжал руку. Воевода, дрожа от страха, подошел к укладке и, шепча молитвы, вынул оттуда мешок с деньгами.
– Вот тебе, атаман! – промолвил он, дрожа от страха.
– То‑то! – с усмешкой сказал Разин, беря мешок, и, сжав кулак, грозно прибавил: – Смотри ж ты, воевода! Если услышу я, что ты будешь обирать и теснить чумаков наших, что за солью приедут, да отнимать у них пищали и коней, да с дуги деньги брать – я тебя живого не оставлю! Слышишь?
– Слышу, милостивец! – еле живой от страха пробормотал воевода.
Разин вышел и отдал мешок казакам.
– Поделите каждый по обиде своей! – сказал он чумакам.
– Спасибо тебе, батько!
– Не на чем!..
Плохово вылез из‑под лавки и встряхнул полуживого воеводу:
– Боярин, где бы схорониться, пока эти черти не уедут?
Боярин растерянно оглянулся:
– Вот и негде. Везде сыщут! Свои выдадут.
– Запремся тогда!
– Вот это дело!
Они позвали к себе на оборону десяток стрельцов и крепко заперли дубовые ворота и двери приказной избы.
Разин, еще кипя гневом, возвращался на струг, когда к нему подбежали его молодцы.
– Смилуйся, батько! – загалдели они. – Что ж это за напасть! Слышь, воевода велел по кружалам вдвадорога вино продавать. Можно нам без вина разве?!
– А – а! – заревел не своим голосом Стенька. – Бей кружалы, молодчики! Идем в приказ! Ну уж я его!
Запертые ворота довели его до бешенства.
– Бей! Ломай! – кричал он, хмелея от крика. Огромным бревном выбили ворота, потом двери избы, но воевода и Плохово успели скрыться.
– Убью! Зарежу! – рычал Стенька и, обнажив саблю, метался по городу.
– Откройте тюрьму, братики, – решил он наконец в злобе, – пусть за нас колоднички расплатятся.
А тем временем казаки разбили кружалы, выкатили бочки – и началось пьянство. Ярыжки тотчас пристали к ним; колодники с ревом побежали по городу, и жители в ужасе заперлись в своих домах.
