к окну. Типчик мне не приглянулся – колючий взгляд, очевидно при своем мнении, губы сжаты. Во всей его фигуре была словно спрятана какая-то пружина. Он ехал налегке, почти как я – сбросив сумку в угол, он сел на сидение напротив и тоже уставился в окно. Было странно, что он не был покрыт испариной, не выдыхал с облегчением, одним словом, не показывал никаких признаков того, что еле успел на поезд. Он был спокоен. С каждой минутой тишины, я все больше внутренне подбирался, темный пейзаж за окном уже совсем перестал регистрироваться в моем сознании. Я весь переключился на боковое зрение и изучал незнакомца. Заговаривать первым я, конечно, не собирался. Впрочем, ему, похоже, было абсолютно комфортно в тишине, что мне тоже совершенно не понравилось. Молчание – золото, только на фоне рассыпающегося серебра слов собеседника. И в этой конкретной ситуации, его золотник выглядел солиднее, а я уже не находил себе места.
– Миха, – вдруг просто сказал он.
Я немного опешил. Он сказал это с какой-то промежуточной интонацией – где-то в поле разностороннего треугольника «привет, меня зовут Михаил», «я же Миха, ты чего – не помнишь?», и «Миха, не правда ли – странное имя?»
– Хорошо.
Я решился на наиболее нейтральный ответ.
– Ну, слава богу. А то, думаю, вдруг будут проблемы. Признаться, я шел и думал – зайду сейчас в купе, а там здоровый лоб с вонючими носками, или старик – уже спит. А так, смотрю, ты вроде нормальный мужик. Ничего, что я тебя мужиком назвал? Напрягся немного, но так и я бы напрягся, если бы ко мне вошли через полчаса после отправления. Ты не думай об этом так крепко – у меня проводник знакомый во втором вагоне, я сел к нему, поболтали немного, но там к нему проверка пришла, и я отправился сюда, на постоянное место проезда. Ты чего, правда, такой зеленый? Может, укачало от жары?
Я почему-то ждал, что он скажет заветную формулу «давай сразу на ты», но, видимо, эта мысль его вообще не беспокоила. Повисла небольшая пауза, из которой было только два выхода – улыбнуться и поддержать разговор, или обидеться и нахамить в ответ. Я не мог не заметить, как во мне поднимается волна симпатии к незваному гостю (в своей голове я уже успел стать хозяином купе – видно, не так далеко мы еще забрались по эволюционной лестнице). Словесный маховик сдвинулся с места где-то глубоко у меня внутри, и слова стали отряхиваться от пыли, натягивать выходные кафтаны, и браться за руки. Я уже оглядывал их внутренним взором, выбирая достойную парочку для случая. Мне хотелось сразу произвести на него приятное впечатление.
– Носки я уже поменял, а спать, думаю, теперь нескоро.
Я протянул ему руку. Он выдохнул с улыбкой, глаза заиграли веселым огоньком.
– Фуф, а я уж думал ты сейчас нож из-за пазухи достанешь. Извини, что я затараторил – просто ты молчал как-то очень напряженно, а я, знаешь, не могу, физически, когда воздух густеет в комнате, ну в купе, в данном случае… Я эту неприязнь, или неловкость, как ее там, осязаю напрямую, без слов. Это у многих временами получается, но меня прямо давит, как волна горячая от радиатора. И веришь ли, я не могу переждать – либо надо себя устранять из ситуации, либо как-то этот нарыв растущий выпускать. Вот я и начинаю чепуху нести, но не просто так, конечно, а словно прутиком человека щекочу, вызываю на реакцию ответную. Мысли страшны только пока они в голове носятся со своей несусветной скоростью, а как в слова начинают облекаться, то самое страшное уже позади. Словом, конечно, можно покалечить, но, как правило, все еще можно исправить в разговоре.
Он перевел дух. Вот такой сосед поселился в нашем купе.
– Слушай, а ты всегда начинаешь знакомство с глубокого, лично прочувстванного замечания?
– Никогда об этом не думал. А с чего обычно начинают знакомиться?
– Ну там – куда едете?
– Так мы с тобой в одно и то же место едем.
– Ну хорошо, постой, тогда – с какой целью?
Он помолчал, сдерживая улыбку. Мне и самому захотелось рассмеяться.
– Догадался уже, какой ответ просто невозможно не вставить в этом месте?
– Как у Пушкина «читатель ждет уж рифмы розы, так вот лови ее скорей» – да, знаешь, меня вырастили таможенники и работники паспортного контроля; я отстал от туристической группы, забыв о цели своей поездки, и прибился к их палаточному лагерю в аэропорту. Они ведь так и живут где-то на подземном этаже терминала, да?
Он хорошо рассмеялся – не громко, и не долго, но искренне, без ужимок, слегка покачивая головой. Никогда бы даже предположить не мог, что буду конструировать трудовую шутку уже на пятой минуте купейного знакомства. А ведь мы еще даже бутылку не раскупорили.
– Пушкин, надо же… По виду, я бы ни за что тебя не записал в любителей классики.
– Да какой же он классик? Он наоборот – анти-классик. Я думаю, он себя специально вывел в Египетских Ночах, при этом он – одновременно и Чарский, и заезжий шарлатан, но, конечно, шарлатана в нем больше. Мне кажется, он просто говорил стихами, как мы говорим на иностранном языке, когда ситуация требовала этого или благоволила. Просто так, не боясь быть безыскусным, да про самые обыденные дела, но при этом и как-то так не замыленно… Нет, положительно, пусть мне это только что пришло в голову, – я утверждаю, что Пушкин был наш первый русский рэпер, не иначе. Низвергатель основ.
Он снова рассмеялся, но с хитринкой в глазах. Вызов принят – говорил его взгляд.
– Да уж, по тем временам, он и был тем самым настоящим Slim Shady. Вот мне что интересно – когда он ходил, там, по делам своим, выезжал в экипаже, шампанское пил – ну ты понимаешь, о чем я? Надо же, я даже представить себе не могу, а что они в то время делали? Запомнилось мне из Жюль Верна, что Филеас Фогг отправлялся утром в клуб и весь световой день проводил там, разрезал и читал газету, обедал, играл в вист, и возвращался домой ближе к ночи. И все! Представляешь? Да я бы с ума сошел на третий день… Ну ладно, короче, Пушкин, в экипаже, на променаде – что у него в голове, стихи? Стихами он думал? Ведь должен же был, хоть иногда, так? Ну хорошо, а возьмем Бетховена – он же мог услышать
