ближайшем окружении не было женщины, родным языком которой был бы английский, включая сюда же и королеву Викторию, не прочитавшую, по меньшей мере, и одного романа, подписанного как Дама Роза Соммерс.
Броское название всего лишь узаконило положение, которое Розе пришлось брать штурмом порядочное время назад. Если королева Виктория и подозревала, что её предпочитаемый автор, кому она лично предоставила статус Дамы, отвечал за разностороннюю коллекцию непристойной литературы, подписанной как Некая Неизвестная Дама, то, скорее всего, потеряла бы сознание. Капитан считал эту порнографию вполне прелестной, а вот любовные романы того же автора были для него не больше чем мусор. Мужчина выписывал произведения в те годы, когда публиковали и распространяли запрещённые истории, что сочиняла Роза с подачи своего старшего брата, который умер, убеждённый в том, что она представляла собой всего лишь добродетельную сеньориту, не имеющую иной задачи, как ублажать его жизнь. «Берегись, Джон, смотри, ты не можешь оставить меня одну в этом мире. Ты худеешь, и у тебя появился какой-то странный цвет», - повторяла Роза чуть ли не ежедневно, пока капитан навещал её в Лондоне. С тех пор безжалостная метаморфоза уже не оставляла мужчину, постепенно превращая того в ящерицу.
Тао Чьен закончил снимать свои лечебные иголки с ушей и рук пациента, когда помощник предупредил доктора, что его свёкор только что приехал. Чжун и осторожно поместил золотые иголки в чистый спирт, вымыл руки в умывальном тазу, надел пиджак и вышел принять посетителя, удивляясь тому, почему Элиза не известила о приезде своего отца именно в этот день. Каждое посещение капитана Соммерса вызывало всеобщее потрясение. Вся семья ждала его, не находя себе место, и особенно дети, которые не уставали восхищаться экзотическими подарками и слушать сказки о морских чудовищах и малазийских пиратах, что рассказывал этот дед-исполин. Высокий, плотно сбитый, с обветренной солями всех морей кожей, грубой бородой, громовым голосищем и невинными голубыми глазами ребёнка, капитан представлял собой импозантную личность в голубой униформе. Однако ж, человек, которого увидел Тао Чьен сидящим в кресле клиники, настолько усох, что признать его оказалось нелегко.
Доктор поприветствовал капитана с уважением; всё же ему не удалось преодолеть свою привычку склониться перед ним, как, в общем-то, и водится у китайцев. Ещё будучи молодым, юноша познакомился с Джоном Соммерсом, когда работал поваром на его судне. «Ко мне обращаться уважительно - сеньор. Понял меня, китаец?», - приказал ему сразу же, как только заговорил с человеком. Тогда у обоих были чёрные волосы, - подумал Тао Чьен, охваченный тоскливым мучением перед тем как объявить пациенту о скорой смерти. Англичанин с трудом встал на ноги, подал ему руку, а затем оба наскоро обнялись. Чжун и удостоверился, что теперь он был куда выше и весил за двоих.
- Элиза знает, что вы сегодня приехали, сеньор? – спросил доктор.
- Нет. Нам с вами нужно поговорить наедине, Тао. Я умираю.
Чжун и всё так и понял, едва его увидев. Не говоря ни слова, отвёл пациента в консультацию, где помог тому раздеться и вытянуться на кушетке. У его обнажённого свёкра был поистине жалкий вид: грубая, сухая кожа медного цвета, жёлтые ногти, налившиеся кровью глаза и надутый живот. Начал прослушивать больного, затем замерил пульс на запястьях, ощупал шею и щиколотки, чтобы ещё раз увериться в том, что уже было известно.
- У вас никудышная печень, сеньор. Вы всё ещё пьете?
- Вы не можете просить меня бросить раз и навсегда привычку всей моей жизни, Тао. Думаете, что человек способен выдержать ремесло моряка без того, чтобы время от времени не промочить горло?
Тао Чьен улыбнулся. Этот англичанин пил полбутылки можжевеловой водки просто так, без всякого повода, и выпивал целую, если о чём-то сожалел либо что-то отмечал. И при этом не наблюдалось ни малейшего пристрастия к спиртному, он даже не пах ликёром, потому что сильный по своему действию, хотя и низкого сорта, табак пропитывал всю одежду и чувствовался в дыхании молодого человека.
- Вдобавок мне уже поздно раскаиваться, ведь правда? – добавил Джон Соммерс.
- Вы можете прожить ещё чуть-чуть и гораздо в лучшем состоянии, если бросите пить. Почему бы вам не передохнýть от этого дела? Переезжайте к нам и поживите какое-то время, мы с Элизой позаботимся о вас, пока вы не поправитесь, - предложил чжун и, не глядя на мужчину лишь потому, чтобы последний не ощутил его собственные эмоции. Много раз за годы работы доктору приходило в голову одно: он должен был бороться с ужасным чувством слабости, которое, как правило, угнетало его, лишний раз подтверждая, до чего ещё скудны научные способы и до чего огромны страдания чужих людей.
- Как это вам пришло в голову, что я добровольно отдамся в руки Элизы, которые обрекут меня на воздержание! Сколько ещё мне осталось, Тао? – спросил Джон Соммерс.
- Достоверно я сейчас не могу вам ответить. Мне бы нужно свериться с ещё одним мнением на этот счёт.
- Ваше мнение, пожалуй, единственное, которое заслуживает моего уважения. С тех пор как вы вырвали у меня коренной зуб где-то на полпути между Индонезией и африканским побережьем, ни один другой медик не касался меня своими проклятыми руками.
- И как же давно это было?
- Да лет уже этак пятнадцать.
- Благодарю за доверие, сеньор.
- Всего лишь пятнадцать лет? Отчего тогда мне кажется, что мы знакомы уже целую жизнь?
- Возможно, мы знали друг друга раньше, в другой человеческой жизни.
- Перевоплощение наводит на меня ужас, Тао. Вы только представьте себе, что в следующей жизни мне выпадет быть мусульманином. Вам известно, что этот бедный народ не употребляет спиртное?
- Это явно и есть ваша карма. В каждом перевоплощении нам нужно окончательно справиться с тем, что мы оставили незавершённым в предыдущем, - подтрунил Тао.
- Я предпочитаю христианский ад: он менее жесток. Ладно, из нашей беседы мы ничего не расскажем Элизе, - заключил почти одетый Джон Соммерс, однако ж, продолжая возиться с пуговицами, которые так и выпрыгивали из его дрожащих пальцев. – Так как данный мой визит может оказаться последним, будет справедливо, чтобы она и мои внуки помнили бы меня весёлым и здоровым. Я ухожу совершенно спокойным, Тао, потому что лучше вас никто не сможет позаботиться о моей дочери Элизе.
- И никто не смог бы любить её больше меня, сеньор.
- Когда меня не станет, кто-то будет вынужден позаботиться
