коробками конфеты, приготовленные вручную из лучшего бельгийского шоколада, марципаны из миндаля, а также различные виды привезённых из Чили креольских сладостей, самых любимых Паулины дель Валье. Гостей обслуживали две нанятые мексиканки с длинными косами, в белых передниках и накрахмаленных чепчиках, которые действовали, подчиняясь едва заметным указаниям сеньоры Соммерс, чьё присутствие было практически не видно, особенно на фоне энергичного поведения самой Паулины. Приталенный наряд с пышной короткой юбкой так и шёл первой девушке, и он же лишь увеличивал размеры второй; вдобавок Паулина дель Валье совершенно не экономила на тканях, бахроме, помпонах и всевозможной плиссировке. В этот день сама женщина предстала обществу, нарядившись, подобно пчелиной матке, во всё жёлто-чёрное с головы до ног, и даже надела лифчик в полоску и шляпу, оканчивающуюся перьями. И представляла собой некое полосатое создание. Привлекая к собственной персоне, женщине удалось завладеть вниманием всего салона. И более того, складывалось такое впечатление, что весь воздух здесь был лишь для одной Паулины, и стоило совершить какое-то движение, как начинали звенеть чашки и постанывать хлипкие деревянные стены. Увидев её входящей в помещение, служанки тут же побежали заменить один из изящных стульев из тростника на кресло покрепче, в котором дама изящно и расположилась. Она двигалась крайне осторожно, придерживаясь следующего мнения, а именно: ничто так не портит дело как спешка; и ещё избегала старческих возмущений, никогда, будучи в обществе, не переставала скрывать одышку, кашель, поскрипывание суставов либо усталых вздохов, несмотря на ощущение, что собственные ноги вот-вот её добьют. «Я вовсе не хочу, чтобы у меня был голос упитанной дамы», - любила говорить эта женщина, и ежедневно делала полоскание смешанным с мёдом лимонным соком, чтобы как можно долее сохранить тонкий голосок. Элиза Соммерс, миниатюрная и прямая, точно сабля, была одета в темно-синюю юбку и блузку цвета дыни, застёгивающуюся лишь на манжетах и воротнике, сверху же в качестве единственного украшения скромно лежало жемчужное ожерелье – словом, весь наряд удачно подчёркивал молодость девушки. Она говорила на подпорченном испанском языке за неимением практики, временами переходя на английский язык с британским акцентом, и могла в пределах одной фразы прыгать с одного языка на другой, как то разрешала себе Паулина.
Капитал сеньоры дель Валье, а также её кровь настоящих аристократов вполне позволяли занимать куда высшее общественное положение. Женщина, работающая по желанию, могла быть лишь неким мужеподобным существом, и всё-таки Паулина знала, что Элиза уже не принадлежала известному окружению, в котором девочке пришлось расти, находясь в Чили, из-за чего та и трудилась, скорее не по желанию, но ввиду необходимости. Она также слышала, что девушка жила с неким китайцем, но из-за своей
упёртой бестактности женщине так и не удалось спросить у человека об этом напрямую.
- Мы с сеньорой Элизой Соммерс познакомились ещё в Чили в 1840 году; на ту пору девушке было всего восемь, а мне шестнадцать лет, хотя по возрасту теперь мы с ней практически сравнялись, - объяснила Паулина своему племяннику.
Пока обслуживающий персонал организовывал чай, Элиза Соммерс слегка рассеянно слушала нескончаемое пустословие Паулины, едва прерываемое лишь затем, чтобы уписать очередной безумно вкусный кусочек. Северо почти что позабыл о двух дамах, заметив за другим столом некую прелестную девушку, которая клеила в альбом марки при свете газовых ламп и нежном отблеске, что давали помещению оконные витражи, придавая тому приятный золотой оттенок. Это была Линн Соммерс, дочь Элизы, создание столь редкой красоты, что уже сейчас, в её двенадцать лет, некоторые городские фотографы интересовались девочкой в качестве модели. Её лицо приносило славу почтовым открыткам, афишам и календарикам с играющими на лире ангелами, а также бродящим по лесу из папье-маше нимфам. Северо всё ещё был в том возрасте, когда для юношей девушки представляли собой некую загадку, в которой приятного было крайне мало. Хотя лично он преклонялся перед этим очарованием. Стоя рядом, как правило, наблюдал за ней с открытым ртом. И при этом, совершенно не понимал, почему же так неожиданно защемило в груди и возникло желание заплакать. Элиза Соммерс вывела молодого человека из транса, позвав их обоих выпить по чашке шоколада. Малышка закрыла альбом, не обратив на него никакого внимания, будто никого и не видела, и вся такая легкая поднялась с места и пошла своей плавной походкой. Спустя некоторое время она скромно расположилась перед чашкой шоколада, не говоря ни слова и не подняв взора, смирившаяся под дерзкими взглядами молодого человека, вполне отдавая себе отчёт в том, что его внешний вид резко выделяется на фоне остальных смертных. Молодая особа преподносила собственную красоту, точно какое-то уродство, с лелеемой тайной надеждой, что со временем у неё это пройдёт.
Несколько недель спустя Северо, сев на судно в обратный путь до Чили со своим отцом, всколыхнул в своей памяти увиденные просторы Калифорнии, вместе с которыми в его сердце крепко укоренилось и видение Линн Соммерс.
С тех пор Северо дель Валье ни разу не видел Линн несколько лет подряд. Он вернулся в Калифорнию под конец 1876 года, чтобы жить с тётей Паулиной, однако ж, не стал возобновлять своих взаимоотношений с Линн вплоть до очередной среды зимы 1879 года, хотя уже тогда для этих двоих всё оказалось слишком поздно. Во время своего второго визита в Сан-Франциско молодой человек достиг определённого роста, хотя сам всё ещё был костлявым, бледным и неотесанным, к тому же в собственной шкуре чувствовал себя неловко, словно не знал, куда деть свои локти и колени. Три года спустя, когда юноша совершенно бесшумно вырос перед Линн, то на вид был уже вполне развитым человеком с благородными чертами лица своих предков-испанцев, с пластичным, точно у андалузского тореро, телом и имел аскетический вид настоящего семинариста. Да многое изменилось в его жизни с тех пор, как молодой человек впервые увидел Линн. Образ этой молчаливой девушки, вечно спокойной и, можно сказать, с присущей котам вялостью не покидал его в трудные подростковые годы и поддерживал в вызванном трауром горе. Отец юноши, которого тот любил до безумия, преждевременно скончался в Чили, и мать, смущающаяся перед своим, всё ещё безбородым, сыном, отправила того заканчивать обучение в город Сантьяго, в католический колледж. Вскоре, однако, юношу вернули оттуда домой вместе с письмом, в котором сухим языком объяснялось, что, мол, и одно гнилое яблоко где бы то ни было неизменно портит все остальные, или что-то иное, хотя в том же духе. Тогда мать отвергла это письмо и, не
