- Да ты спроси, несь, по делу, чего дело с бездельем путаешь,- подошел к Сеньке Прохор, спустившись нехотя с нар,- чего ты там мелешь!
- Прохор, спрашиваешь?.. Ничего: героем!
Прохор выхватил у Сеньки трубку из рук и сам приник крепко ухом, чудно скособочившись:
- Ты, Иван Палыч?.. Иван Палыч, слушаю, слушаю!
Сенька отвернулся и почесал в затылке.
- Галаня! - сунул Прохор Сеньке кулак,- тоже нашел время шутки шутить: немец провода перекусил!
- Я, Прохор Акимыч, больше для-ради страху...- улыбнулся Сенька.
И не поймешь: что больше Сенька, трусит или смеется?
Как там никак, а уходя Иван Палыч оставил Прохора наместо себя, коли что такое случится, хотя какие мы были солдаты? Переодетые мужики, нечесаные бороды, все больше из крестовиков да еще второго разряда.
- Да нам-то что: больно наплевать!- лег Прохор на нары и завернулся с головой в полу шинели.
* * *
Но спать в эту ночь не пришлось.
Блиндаж вздрагивал поминутно, и в пустое оконце залетали обезумевшие снежинки, напуганные визгом осколков и грохотом гранатных разрывов.
Думали, видно, они, что, упавши с облака, найдут тишину, уснувшую сладким сном зимнюю землю, а тут и нечистый бы не подсунул рога.
Трясся под нарами земляной пол, и там под ним тоже гудело и глухо рокотало под самым пупком у земли. Каждый к полусне часто привскакивал и торопливо спросонок протирал затекшие глаза, оглядываясь в темноте и ничего хорошо не разбирая, по привычке сначала хватался за винтовку, другою рукой за сердце, потом крадливо подсовывал под себя обе руки, как будто боялся, что их в темноте оторвут, будто хотел ими удержать себя в таком удобном положении, когда все будет валиться в пропадину, которая, кажется, вот тут раскрылась уже под ногами, спущенными с нар, и из-под них в темноте уползает земля.
- Прохор Акимыч,- шепчет на ухо Прохору Сенька,- а, Прохор Акимыч, пойдем, друг, лучше на волю! А?..
Но Прохор как лег, так и головы ни разу не высунул, хотя видно, что тоже не уснул ни минуты.
- Ей Богу, обвалится блиндарь и придушит! Смотри-тка, пляшет, как лошадь с мороза.
- Спи, Сенька: сонному человеку на том свете прибавят веку! - тихо ответил Прохор, и видно по голосу, что у него за губу задевает губа.
- Хоть бы Иван Палыч вернулся!
- А пущай его погуляет! Человек немолодой, с большой бородой: не заблудится!
Но Иван Палыч так и не вернулся.
* * *
Вышел он в этот памятный вечер от Зайчика, ничего такого в нем не заметил, потому что мужик был не мозголовый и не дотошный в чужие дела.
Вышел и сразу вздохнул полной грудью и широко улыбнулся: пока он сидел у Зайчика, навалило снегу на палец, перед глазами белым-бело, белы далекие взгорья, где немцы, словно разостланы новины по дороге к нашему штабу, поседела хребтовина у окопа, из снега сохлой щетинкой торчит травка да облетевшие стебли цветков, а сверху стало будто еще темнее, туча нашла из-за немецкого берега, низкая, опадающая белыми пушистыми хлопьями на землю,- словно вот сколько времени лежал черный покойник, ожидая терпеливо своего часа погребения, теперь его обрядили в белёный холст и убрали по чину: спит земля сном белопушистым и сладким...
- Эх-ма, зима-матушка...- вздохнул Иван Палыч всей грудью, чувствуя, как по ребрам побег мягкий снежный душок, и большими шагами зашагал по окопу. Не доходя с сотню шагов до взводно-го блиндажа, Иван Палыч вздрогнул от неожиданности и присел в окопном ходу на корточках: из-за Двины бухнуло с батареи, и скоро невдалеке морозная земля звякнула, задзинькала, и бруствер облизал красный язык: перед глазами у Иван Палыча испуганно заметались снежинки...
Немцы сразу с трех батарей открыли пальбу.
Второй разрыв пришелся совсем за плечом у Иван Палыча, осколки, комья земли, кажется, совсем немного чуть повыше фуражки пролетели, но Иван Палыч, еще издалека заслышав жука, успел, видно, присесть, и его не задело. Прижался он, было, к окопу, согнувши коленки, но вспомнил, что лучшее спасенье во время обстрела - яма после разрыва, пополз на карачках вперед по окопу и едва успел доползти и подобрать под себя ноги калачом, как снова зажукало с немецкой стороны, залетел жук высоко, будто обогнуть Иван Палыча хочет и потом как раз хлопнулся на том самом месте, где только что стоял Иван Палыч, притулившись к окопу, оттуда снова вспыхнуло, и в пламени опять земля жалобно зазвенела, как разбитый чугун.
- Нечистая сила, важно было наметил! - радостно подумал Иван Палыч, еще плотнее подбирая под себя длинные ноги,- мимо! Мимаком теперь пойдут!
* * *
Снаряды ложились и вправо, и влево от Иван Палыча, и казалось ему в страхе и смятении, что пляшут, подскочивши над землей, раскаленные гранаты, видно, кажется, их в темноте, так что вот поймать даже можно, лосные, как сомы из перши лезут, салом для легкого хода смазаны немецким, и вокруг них вьются и взвиваются снова с земли, улетают назад в небо испуганные снежинки. Там и тут то и дело ухало, охало, ахало, и визжало вверху, и сама земля в этом уханьи, кажется, металась, как безумная, не находя на земле себе места.
Иван Палыч уткнулся носом в рукав, припал к земле лицом и стал думать о том, как теперь на деревне без него справляется баба, не балуется ли, ляд ее возьми, как другие, с пастухами, и как бы хорошо теперь переменить старую кобылу на меринка, потому что какой год не жеребится.
Любит трусливого смерть!
Храбрецов же... совсем не бывает!
Страшного не страшиться?.. Эн он роет, сразу с одного маху, могилутридцать мертвецов уложишь!
* * *
Всю ночь Иван Палыч пролежал в ямке, рукой не шевельнул, головы не поднял!
Только к самому свету как-то вдруг немцы оборвали стрельбу. Иван Палыч пролежал с полчаса в тишине, еще не веря ей, в ушах продолжало греметь и грохотать, как будто в них катилась с большой бочкой телега.
К тому же было Иван Палычу тепло, несмотря на шинеленку, в которой ветер ходит, густо его закидало землей и сверху припорошило снежком. Одним глазом, чуть высунувшись из ямы, Иван Палыч недоуменно различил на востоке красную бровку, нежно положенную на самый закраек земли; вот-вот свалится словно стручек!..
Как будто там кто-то тоже высунулся и теперь пугливо заглядывает за окопную стенку, еще не доверяя затомелым в страхе глазам.
Иван Палыч привстал на колени, отряхнулся от земли и от снега и широким крестом перекрес-тился на бровку.
- Отцу и сыну: солнышко вижу!
Поднялся на ноги и опять перекрестился: кругом и не узнаешь, словно кто за ночь подменил всю местность! Вчера лежало все черное, неуветливое, обугленное от осенних рвучих ветров, теперь, словно после бани, в чистой белой рубахе с лицом покойным и счастливым. Вон деревцо за окопом, прямо у Иван Палыча перед глазами, опустило свои оббитые шрапнелью руки и так на него и смотрит, словно втихомолку сбегало в солдатский околодок, где ему положили на руки повязку, запеленавши их в белоснежную марлю.
Даже ям от разрывов не видно, припушило их пухлым снежком и незаметно, только в окопном ходу вырван бок, и разрушена стенка вправо от Иван Палыча, и в этой окопной прорехе такая же тишина и чистота убеленная, Двина, как крыло прямое сизое, упавшее с неба в полуночи между немцем и нами, как вещий знак мира и тишины.
- Немец свое, а Бог свое! - сказал вслух Иван Палыч,- экая же благодать! Первое дело теперь: доложиться, потому чего бы не вышло!
Иван Палыч быстро зашагал по окопу, как раз на полпути к Зайчикову блиндажу должен быть пост, кстати поверить часового.
Но ни часового, ни караулки Иван Палыч не нашел, в том самом месте замахнулось на него из за окопа бревно, застывши над головой, а в прогале, в окопном ходу торчала из снега нога в солдатском сапоге с широкой казенной подошвой и вверх каблуком, на котором весело горела подковка.
Иван Палыч скосился в немецкую сторону и, пригнувшись к земле, прошмыгнул через яму.
* * *
Больно заколотилось у Иван Палыча сердце.
Был человек - нет человека, легко тоже говорить да ставить похеры в чередовом листу! И то уж нарядный листок больше похож на кладбище, на котором спутались могилы и похилились набок кресты.
Видно, что в этой части окопов был самый сильный обстрел, как будто и в самом деле мстил с того света злополучный немец, неживыми глазами из Двинской воды разглядев, в каком месте Зайчик схоронился в землянку.
Вини - не вини Зайчика, а случай для немцев был и в самом деле обидный!
Зато и накорежило за ночь: Иван Палыч то и дело пригибался, держась за фуражку, перебегая в прорывах, и даже в расплохе, после сапожка с веселой подковкой, проглядел Зайчиков блиндаж - как раз в этом месте торчали, как ребра обглоданные волками, столбы и подпорки окопной стены, и там и тут зияли глубокие впадины от разрывов, а колышки, на которых еще вчера густо висела перед окопом заградительная колючка на случай атаки, должно быть, убежали со страху, потому что духу от них никакого, косточки нигде не видно.
