- Виноваты! - прикрикнул старичок. - В таланте вашем! В красоте вашей. Телесной и духовной. Правду про вас сказывали!
- Ой, товарищ, извиняйте, то дочка моя. Вот, ничего не делает, оттого что больная да и... Если бы знала, что от власти такое осуждение, так я бы ей... я бы ей!
Старичок в недоумении заморгал глазами. Потом в сердцах швырнул портфель на лавку.
- Ну, что я мог увидеть в вас! А еще, старый дурень, считал себя физиономистом!.. Обыкновенное хорошенькое личико, туповатое даже... Ну, прощаю... Показывайте мне вашу знаменитую дочку!
- Яри-и-ина! Вот видишь!.. Говорила тебе!..
И София с видом святой непричастности и благородного возмущения провела приезжего в комнату к дочери.
Яринка встретила его настороженным и в то же самое время твердым взглядом (защитят ее и отчим, и Павлина!), обороняясь прижатым к груди "Кобзарем".
Старичок и здесь так же придирчиво и долго изучал Яринкины рисунки, время от времени поблескивая стеклышками пенсне на автора.
- Ну и ну!
- Видиш-ш-шь! - покачивала головой София. - Я ль тебе не говорила!
- Ти-и-ихо! - шепотом пригрозил ей старичок. - Невежды молчат, когда говорит искусство! - И затем совсем по-простонародному прикрикнул: Цыц!..
Расхаживал по комнате, покачивал головой, теребил коротенькую бородку, жевал кончик уса, потом обернулся к Яринке:
- А скажите, милейшая, у кого это вы перерисовывали?
Яринка съежилась.
- Это она еще у свекрухи... - стала защищать дочку София.
- У свекрухи?.. Вы замужняя?.. Такая молоденькая... Вы комсомолка?
Яринка молчала. Потом насупилась и сказала почти со злостью:
- Ну и рисую, так и что? Хлеб у кого отбиваю?.. И не от свекрухи переняла, а из своей головы!.. Когда тяжко мне, так и малюю.
И крепко зажмурилась.
- Детка моя, ты еще сама не знаешь, что...
- Говорила тебе!.. - перебила его София. Но старичок так глянул на нее, что та даже пошатнулась.
- А вы когда-нибудь встречались с такой женщиной - Шостак-Собачко?
- У нас, в Буках, такой тетки нету.
- Ах, вот оно что!.. А как вам кажется - хорошо рисуете?
- Ой, что вы, деда!.. Плохо. Еще в школе нарисуешь, бывало, коня, а Иван Иванович, учитель наш, спрашивают: "Это у тебя собака, что ли?" Нету у меня способности к рисованию. А это - так себе, чтоб душе было легче.
- Вот вы какая!.. Да вам цены нет, золотое вы дитя! Иу, вот что. Талант у вас нешуточный. Цвет - просто чудо. Грандиозно! Но только тревожит меня разбросанность композиции. Не ощущаете вы еще границ прекрасного. Частенько несдержанность ваша приводит к сладенькому любованию. Вам это трудно понять сегодня, но станет ясным позднее. Надо сдерживать руку, слышите, девушка?! Будьте строже к себе и к своим цветам. Чтобы они не все рассказывали, а заставляли людей в мыслях еще и свое дорисовывать.
- Ой, дедушка!..
- Вот так. А теперь позвольте скопировать ваши композиции. Может, устроим выставку. Чтоб все увидели, на что способен наш народ, наши комсомольцы. И работайте, работайте, детка, на радость людям. Ибо все прекрасное должно принадлежать народу. Слышите, комсомолочка?..
- Ой, дедуся, какие ж вы, какие... Да после того, что вы сказали... да я... такое нарисую... чтобы аж пело... аж пахло!
А старичок уже удобно уселся на одной табуретке, на другую поставил этюдник и кружку воды и, прикрепив лист бумаги к крышке, начал перерисовывать Яринкины цветы. Делал он это быстро и вдохновенно, откладывал готовые листы на лавку сохнуть и быстренько брался за следующие.
Успокоенная София несколько раз заходила в комнату, мялась. И наконец осмелилась пригласить деда пообедать.
Тот сразу же согласился. Только предупредил:
- Как приедет мой кучер, так накормите и его. Иначе и сам не сяду.
- Ну что вы! - замахала на него руками хозяйка. - Иль мы живоглоты какие!..
Синцов уплетал обед за обе щеки. И, подобрев, похваливал Софию:
- Достойная вы мать, если воспитали такую дочку!!
- Ой, вся в меня!.. Но малость с причудами... непослушная... покрикивает на мать!
- Ну, это для творческих натур не новость!
- Я и говорю...
До самого вечера художник перерисовывал Яринкин сказочный цветник.
Прощаясь, попытался поцеловать руку молодичке, но та, вспыхнув, выдернула ее. Поцелуй достался Софии - в щеку.
Курилиха долго гордилась этим:
- Вот чертов дед! Ему бы только целоваться!.. Такой уж лакомый до красивых молодиц!..
Поздно вечером приехала из волости Павлина.
Яринка стеснялась рассказать ей о посещении художника. То и дело вздыхала, сгорая от нетерпения. Однако не изменила себе. Засыпая, прошептала:
- Записывай. Меня люди и так считают... ну, комсомолкой.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой Иван Иванович с прискорбием
сообщает, что настойчивость высшего начальства обернулась для него
злом
С неделю назад вечерком пожаловал ко мне пресимпатичнейший старик художник Константин Львович Синцов. Давненько я уже просил его посмотреть художественные произведения Яринки Корчук (никак не могу привыкнуть, что она замужняя).
Мне не удалось зазвать его в хату, - он торопился домой, ссылаясь на какие-то неотложные дела.
Встретившись со мной, обнял и расцеловал:
- Ну, Иван Иванович, милейший, спасибо! Благодаря вам открыл я такой феномен!.. И боже ж ты мой - совсем еще девочка!.. Ну и талантище! Это, вполне возможно, вторая Шостак! Спасибо, родной, спасибо!..
- Эта, как вы говорите, девочка очень много пережила. Неудачное замужество, увечье. Безысходность.
- Да, да. Я заметил. Непосредственность ребенка и дух взрослой мудрой женщины.
- Что-то нужно делать.
- Сначала я попробую обратить на нее внимание общественности. Может, удастся устроить ее персональную выставку. Или хотя бы уголок на выставке декоративного и прикладного искусства, что вскоре должны устроить в уезде. А там... ну...
- Учиться ей надо. Художеству.
Константин Львович покачал головой.
- Хотя это вам покажется странным, но я опасаюсь, чтоб ее не испортили. Боюсь, что начнет она свою науку в живописи с жеребчиков и собачек, а закончит казаком с дивчиной где-нибудь в роще или над прудом. Вот только посоветовал бы ей - читать. Поддерживать тот огонь, что живет в ее душе. А все остальное... Ведь вы в течение четырех лет не научили ее рисовать лошадок?..
- Каюсь, Константин Львович, каюсь...
- Ну, извините, милейший, тороплюсь. Еще раз благодарю. Помолодел на двадцать лет. Вот как приобщишься к молодой силе - и самому не терпится вспыхнуть магнием.
Синцов церемонно поклонился, махнув мне шляпой, запахнулся в дождевик и затормошил сонного кучера:
- Ну, милейший, пошел, пошел!
Лошади закивали головами, бричка заскрипела всеми своими старческими ребрами, и только пыль золотистым облачком взвилась над дорогой.
От радости меня дрожь проняла. Ну, слава богу, не ошибся я, не обмануло меня чутье. Может, и удастся вывести яркого человека на широкий путь. Надо, чтобы у людей перед глазами был добрый пример. Читаешь, бывало, благополучные повести про Золушек, про пай-мальчика, который стал королем или богачом, а здесь вот без всякого обмана трудящийся человек становится знаменитым. Без счастливого случая, без доброго волшебника, без богатой тетушки, что, отдав богу душу, завещала состояние благодарному племяннику... "Роботящим умам, роботящим рукам перелоги орать, думать, сiять, не ждать!" Какое пророчество! Сила какая!..
С Евфросинией Петровной своей радостью не поделился. Знаю, каково ей: горько быть умным человеком без всякого таланта. Тогда - зависть, маскирующаяся под нигилизм и скепсис.
Ну что ж, будем ждать добрых вестей.
Дня через два после приезда Синцова получили мы с женой письмо от Нины Витольдовны.
Читали за столом. Жена ревниво следила за каждым словом. Теплая ее рука на моем плече готова была тут же сжаться, как только она услышала бы зашифрованную речь.
"Здравствуйте, моя дорогая подруга и вы, Иван Иванович! - Пока что все шло гладко, и женина рука была расслаблена. - Будь здорова и ты, доченька. Надеюсь, что ты не очень докучаешь своей второй маме Евфросинии Петровне... - Рука жены легонько сжалась - она могла истолковать эту фразу как двусмыслицу. - Спешу сообщить, что я уже закончила педагогические курсы.
Только полгода прошло, как попала я в непривычную среду, только-только успела подружиться с прекрасными людьми, набраться мудрости на лекциях, где и педагогика, и педология, и украинский, и русский, и немецкий языки, и история философии, и научный коммунизм, и текущая политика, и многое другое, и вот уже - прощайся со всеми и со всем, а главное, воюй за назначение.
Как вам известно, я совсем не придала значения предложению начальства работать в штате уездного наробраза. Я твердо заявила тогда, что намерена вернуться в Буки, где меня знают люди, перед которыми я в неоплатном долгу.
Начальство посоветовало тогда подумать, отпустили меня с некоторой предупредительностью, с милыми улыбками, и я, наивная, успокоилась. А оказывается, это был подвох, и эти "милые" люди преисполнены черной изменой. Сразу же после окончания курсов стало известно, что меня оставляют в уезде. Инспектором народных школ.
