И вот теперь на моем столе лежал запрос от "синьоры Кончиты". Сия девица, будучи обесчещена, теперь не могла ни жить - без Чести, ни уйти в монастырь, ибо считалось, что она ждет брака с насильником.
Вся ее надежда теперь былы в том, чтобы получить либо документ о казни Резанова (Честь жертвы казненного восстановлена безусловно), либо дозволения Синода на брак. (Коль жених католик - решает курия, коль православный - Синод.)
Но я прекрасно знал, что мы никогда не признаем ни смерти Резанова, ни его невиновности. В реальности, - он был убит по приказу самого Государя за японский позор, но мы не могли допустить, чтобы слухи о нем дошли до Европы, тем паче - до Франции! Поэтому решено было держаться версии с несовершенством наших дорог и разгильдяйством. Мол - страна наша велика и обильна, и вести по ней едут долго...
Если бы все и дальше шло, как оно шло, - дело бы это легло под сукно, девице уплатили известную сумму, а Франция, продав Соединенным Штатам Луизиану, вообще склонна была забыть обо всем. Продано, - с плеч долой!
Я же рассудил, что из всего этого можно раздуть знатный скандалец, если за дело приняться с умом. Я дал запрос, с моими доводами согласились и я (якобы по пьянке) "капнул" кое-что из моих сведений какому-то испанскому гранду. Через неделю Париж гудел, как развороченный улей, а сам Министр Иностранных дел Франции князь Талейран вызвал меня для объяснений русской позиции в вопросах брака и Веры.
Его можно понять, - французская пропаганда развязала самую дикую антирусскую истерию. Мол, русские мешают счастью влюбленных, не дозволяя православному брак с католичкой.
Пришел я в МИД, приготовил слезливую, душещипательную историю, но сам Талейран, опережая события, приказал подать Писание и потребовал:
- "Поклянитесь, что знаете - где Резанов! Finita la commedia!"
Я истово перекрестился, плюнул через левое плечо (чуть не попав в глаз какому-то испанскому гранду), а потом побожился:
- "Резанов поражен во всех правах и не смеет даже писать писем, - не то что жениться. Он содержится там, куда на Руси принято посылать всех Изменников. Место это в Сибири..." - пусть кто скажет, что туда, где находился Резанов, на Руси не отправляют "врагов народа"! А то, что Резанов по сей день в Сибири, - вы не станете отрицать.
Впрочем, лягушатники настолько не знали России, что мне поверили. А бедная Кончита по сей день не может ни устроить свою жизнь, ни уйти в монастырь. Лес рубят - щепки летят...
Когда Талейран уж думал, что дело сделано, я спросил у него, - нет ли у него приказа обидеть Россию? Должен ли я доложить Государю, что такими делами готовят общество к войне с моей Родиной?
Талейран не знал, что ответить, ибо дела французов не дозволяли им немедля идти на нас. Но надо было что-то придкмать и он поклялся, что у Бонапарта и в мыслях нет нарушить Тильзитский мир.
Я тут же протянул ему ту самую Библию, на коей только что клялся в отношеньи Резанова, и с милой улыбкой заметил:
- "Я верю Вам! Но Синод останется недоволен, коль я поклянусь, а Вы не сделаете ответного жеста! Прошу Вас, - скажите, что Франция не намерена напасть на Россию", - мосты за несчастным уже догорали и он поклялся, хоть и не мог не знать, что за неделю до того на приеме испанской делегации Бонапарт самолично заверил испанцев, что нападет на нас, как только покончит с негодною Австрией!
Не успел он дочитать слов молитвы, как среди ревностных испанских католиков раздались посвисты, смешки, покашливание и даже выкрики:
- "Обрезанный аббат! Чертов жид! Для него нет святого!"
Для высшего сословия Франции, насквозь пропитанного вольтерьянством, клятва на Библии давно обратилась в пустую формальность, - не будь в аудиенц-зале испанских гостей, никто бы и не осознал сути сказанного. Но испанцы были настолько оскорблены преступлением против Господа, что не стали ждать конца встречи и толпой повалили на выход - через полчаса о безбожии Талейрана судачил уже весь Париж.
Сам Бонапарт относился к таким вещам наплевательски, но будучи полководцем, он не мог допустить, чтоб солдаты усомнились в добродетелях своего начальства. Назначилось следствие - судьям велели "выпустить пар" из разгневанной Франции и Талейрана обвинили... не помню уж - в чем! Дикое обвинение - Министру Иностранных дел, но власти решили "добить упавшую собаку", повесив на виновного все свои промахи.
На выходе из МИДа ко мне подбежал молодой человек корсиканской наружности, передавший мне записку от самой "мадам Жозефины"! Так я попал в круг истинных правителей Франции. (Меж корсиканцами (ревностными католиками) и якобинцами шла борьба и я своей выходкой оказал им услугу.)
Первым, кого я увидал в салоне мадам Жозефины, был кардинал делла Дженга. Я немедля подошел к нему и приложился к руке со словами:
- "Не смею забыть нашей встречи - Ваше Преосвященство! Ваша тогдашняя проповедь пролила бальзам на мою душу!" - кардинал сначала опешил и чуть было не отдернул руки, но тут же осознал мою силу. Обидь он меня, я выложил бы о его шашнях с католиками. А скандал с Талейраном навел страх Божий на верхушку якобинского общества. Католики не играли первой роли в казарме, а генералы, замаранные Кровью сотен священников, - не моргнув глазом, придавили б его, узнай, что именно он - глава католической партии.
Так что кардинал, изобразив саму доброту, благословил меня и даже спросил насчет прав латвийских католиков. Тех самых, о коих я в прошлый раз "обещал беспокоиться". Я ответствовал, что теперь их уже ничто не тревожит.
У кардинала на миг обозначились скулы, но лишь прощаясь со мной, он спросил:
- "Вы имели в виду, что они обрели... "Покой Вечный"?"
Я ж, поднимаясь с колен, отвечал:
- "Истинно так - в лоне Нашей Матери - Церкви!" - и кардинал не решился спросить - при какой именно церкви похоронены эти несчастные...
Конечно, его передернуло, но они с Фуше отпустили меня и теперь кровь польских подпольщиков была на нем в той же мере, как и на мне. Потом его секретарь рассказал, что доброго клирика неделю мучил кошмар, - так он переживал за сие, но сны - Вопрос Совести. Шла война...
Как бы там ни было, после моей беседы с корсиканским священником сердца Бонапартов раскрылись ко мне. Первым ко мне подошел Карл (с ним я был ближе по возрасту). Я рассмешил повесу парою анекдотов: да так, - что он ржал на весь салон и на веселье потихоньку стянулись его дядья, братья и кузены.
Что сказать про эту семью? "Природа, потрудившись на гениях, имеет обыкновение отдыхать". В случае Бонапартов - Господь "вложил Душу" в "Антихриста", а до прочих... Но оно и неплохо, - в семье корсиканцев.
Братья Наполеона осознавали, что звезд с неба им не хватать и потому просто боготворили своего гениального братца. Так что никаких раскладов, когда братья иной раз меряются, - кто из них толще, в этой семье не было и быть не могло.
Бонапарты при общении с внешним миром были этаким монолитом, всегда "прикрывающим спину Антихриста". Можно, конечно, издеваться над сими людьми, но все ошибки, кои они совершили - были сделаны исключительно по недомыслию, или из избыточного рвения угодить.
Ни один из них в голову взять не мог - перейти в чем-то путь "Нэпи", или - нарочно ему насолить. В сем они выгодно отличались от тех же Романовых. Но что вы хотите - это же корсиканцы!
Поэтому сам Наполеон искренне любил своих братцев и всячески баловал их, а если ему и приходилось цыкнуть на все на их безобразия, то императорский гнев был весьма быстротечен и потом он - сам же одаривал самих провинившихся. Эти вполне взрослые люди по-детски переживали от того, что вызвали малейшее неудовольствие их повелителя!
О чем же мы говорили? Есть поговорка, - "коль собираются немцы - весь разговор у них "о трех К": "Kaiser, Krieg, Kanonen". В русской же армии про три "П": "про Престол, про... милых дам и про Похмелье"".
Моя беседа с сей "Корсой" шла скорей "на русский манер, чем немецкий". (Думаю, что из того у русской культуры больше "сродство" с галльскими образцами, нежели чем - германскими.)
Отсюда уж - извините, что не стану передавать ее. Скажу лишь, что через четверть часа мы так смеялись и громко шутили, что нас просили - отойти дальше, а то - дамы кругом.
А надо сказать, что вечер был - не из самых обычных, но и не из знаменательных. Что-то вроде именин то ли - камеристки мадам Жозефины, то ли - ее любимой собачки. Короче, - набежало много странного люда, а танцев не было, так что "подержаться за дам" не представлялось возможным и мы тут же ретировались в тихую комнатку, где и оприходовали - одну бутылочку. Другую. Третью. Десятую...
Вообразите себе, - к нам приходил "Сам" (sic!) (а остальных мы выкидывали взашей из нашей казармы!) и сказал, что мы не в казарме и нельзя так орать, ржать и ругаться, - "сама" Жозефина весьма расстроена. Мы тут же побожились, что больше не будем, налили Государю и принудили его выпить. Он обещал, что как только "закончит",- сразу вернется, а мы дали Слово утихнуть.
