Мох здесь был влажный и высокий. Металлически лиловая ржавчина, холодная, как ключевая вода, закипела у нас между пальцами, но окна и промоины стали отходить вбок. Зачастили небольшие кусты, поднялся болотистый ивняк. И кора на нем на солнце блестела, как золото на ложках суздальских мастеров. Белая хищная птица с круглыми голубыми глазами сидела на вершине большого куста и равнодушно, не мигая, - так могут глядеть на человека только гады и хищные птицы - смотрела на нас.
- Она на той стороне живет, - сказал бригадир и показал на черно-зеленые и сизые осоки. - А воздух, чуешь?
Да, воздух здесь был совсем особый. Болото курилось тысячами запахов, тонких, терпких, не смешивающихся друг с другом. По-одному пахли мох и вода, по-другому - неясно и терпко - осоки. Неуловимый, чайный аромат исходил от странных, бурых цветов с телесно-серыми лепестками и мохнатой пчелиной шапочкой, и совсем иным - водой и торфом - несло от широких промоин с совершенно прозрачной, но, как казалось сверху, черной водой. Кое-где в них, как свечки, стояли восковые кувшинки.
И в помине не было тут того открытого, задорного перезвона, как в молодом осиннике или ельнике, - там весь лес шуршит, как огромный муравейник. Там слышно, как опята лезут на пни, лист - на лист, здесь же только мох хлюпал под ногами. Даже зеленые лягушки с золотыми глазами телескопов уходили под воду без взрыва и щелканья.
- Приволье-то какое, - сказал бригадир. - А тут...
И я понял: "А тут в тюрьму идешь".
Ветер пробежал вдоль по камышам, и они заколебались, задвигались, задышали, бесшумно показывая свои широкие голубоватые лопасти и изнанки. Сзади нас раздался громкий, короткий, отрывистый писк. Я оглянулся. Это та белая птица снялась с ветки и полетела. Она кувыркалась, становилась то боком, то плоскостью, словно норовя нащупать подходящий воздушный ток. Наконец, видно, нащупала его и спокойно взмыла, набирая высоту.
"Нет, окончательно все это глупость", - решил я.
Через минут пять мы выбрались на шоссе, и Потапов шмякнул мешок на асфальт.
- Дошли, - сказал он.
Мы подошли к павильону. Павильон этот стоял у автобусной станции. Был он новенький, легонький, разноцветный, лакированный и весь блестел. Народу набралось уже порядочно. С десяток человек сидело, несколько стояло у стойки. Кто-то спал, положив голову на стол. Красивая рыхлая блондинка в белом фартуке стояла над бочкой, и кружка так и летала у нее в руках.
- Молодец, Маша. Так ты никогда не проторгуешься, - похвалил бригадир. - Ну-ка и нам по полной.
Продавщица поглядела и засмеялась.
- А мы уж вас вспоминали, - сказала она весело. - Тут ваш приятель из пограна заезжал с компанией. Это беленькая что, его жена?
Потапов посмотрел на меня.
- Чуешь, Алексей? Вот где она, наша Софа-то. И долго сидели? - спросил он.
- Да нет, с полчаса, говорят - встречают кого-то: профессор московский, что ли, должен приехать.
- Профессор? - насмешливо переспросил Потапов и ногой загнал мешок под стол. - Теперь что-то все стали профессорами. Вот и я тебе профессора привез. Высший специалист по пятакам. У вас там ребята старых железяк нигде не находили?
Продавщица посмотрела на меня.
- А вы не из музея?
- Из музея, - ответил я.
- Постойте, - сказала она.
Оставила кружку, подошла к столу, выдвинула ящик и достала оттуда какую-то бляшку и протянула мне. Я поглядел. Формой и цветом бляшка напоминала большой березовый лист. Были видны на ней и остатки каких-то узоров. Я подбросил бляшку на ладони. По тяжести это могло быть золотом или электроном. Так назывался сплав, употреблявшийся для монет и ювелирных изделий (античного ширпотреба, что ли).
- Откуда это у вас? - спросил я. Она усмехнулась.
- Да пьяный один дал. На тебе на зуб, говорит. Я спрашивала у нашего шефа, он говорит - латунь.
Я попробовал бляшку на зуб и вдруг совершенно ясно понял, что это золото, и очень древнее, червонное. Я даже сам не знаю, откуда пришла ко мне эта уверенность. Вкус, что ли, у золота особый или по-особенному оно подается под зубом. Но, в общем, я уже не сомневался, что где-то поблизости действительно разрыли и разграбили курган.
- Давайте я проверю в лаборатории на кислотность, - предложил я.
- Да берите, - охотно согласилась она, и в ее руках снова зашипели, запенились и залетали кружки. - Пиво у нас сегодня настоящее, жигулевское. А Терентьева, уборщица, у вас работает в музее?
- В музее? А-а!
И вдруг я что-то сразу понял, что-то щелкнуло как будто у меня в голове, и я сразу решил, к кому идти, что говорить.
- Ты далеко? - крикнул Потапов.
- Ты заказывай, а я сейчас. - И выбежал на шоссе голосовать.
Около самого павильона над раскаленной жаровней, черной, как дракон с тупо обрубленной головой, над четырьмя уродливо вывернутыми лапами ее стоял духанщик. Он махал кожаным опахалом, снимал и подкладывал дракону палочки шашлыка, а в такт его взмахам круглые кривые отверстия на боках дракона наливались огнем, как кровью, и оттуда тянуло тонким березовым угаром. Пахло шашлыком, красным перцем, луком, уксусом и еще чем-то рыночным. Другой духанщик, желтый, худой, голый до пояса, как факир, с выступающими ребрами, все время выхватывал из огня железные прутья и бросал на тарелку. Все это по-базарному, свободно, шумно и весело. Он кропил шашлыки желтым уксусом из одной бутылки, красным перцем из другой, засыпал рубленым луком и совал подручному. Подручный, подросток, в пышной, золотом шитой тюбетейке, серьезный и строго улыбающийся, как молодой будда, принимал деньги и совал тарелки в протянутые руки. Гуляющие подходили со всех сторон. Подъехал с гор голубой курортный автобус и остановился, мягко покачиваясь. Посыпались и побежали к духанщику пассажиры.
И вот, смотря на них - веселых, беззаботных, с рюкзаками и гитарами, на духанщика, на его доброго черного дракона, - я опять почувствовал, что все, чем мы забили себе голову, совершенно невозможно и невероятно.
Подошел Потапов и остановился рядом.
- Да не будет тебе ничего, - сказал я. - Выгонят тебя с мешком, вот и все!
Он только вздохнул и головой покачал.
- Ох! - сказал он. - Ну-ну...
Около въезда в город, где теперь памятник Абаю, я крикнул шоферу, чтоб он остановился. Посередине шоссе стояла Клара и готовилась голосовать. Была она белая, ажурная, с розовым зонтиком в руках - такие девушки на большой проезжей дороге не стоят более пары минут. Увидев остановившуюся вдруг машину, а потом нас, она запрыгала, завертела зонтиком (извечная студенческая манера останавливать машины) и радостно закричала:
- Вот как кстати! Вот как кстати! А я уж второй раз как к вам. Здравствуйте, хранитель! Добрый день, Иван Семенович!
Была она тонкая, гладко причесанная, высокая, и Потапов посмотрел на нее и отвернулся. Я молча кивнул головой. Клара вопросительно взглянула на нас и сразу осела. Я наклонился и открыл ей дверцу:
- Садись! Бригадир, ну-ка подбери мешок. Она влезла, села рядом со мной и сразу примолкла.
- Так куда же теперь? - спросил шофер.
- К собору, - ответил я. И объяснил Кларе: - Едем к директору. Будет один разговор.
Она не спросила, о чем, испуганно поглядела на меня и отвернулась.
Глава шестая
В директорском кабинете было темно, а в коридоре около печки мирно дремал старый казах с ружьем, и мы его еле-еле добудились. Он продрал глаза, зевнул, посмотрел на нас и сказал, что директора нету.
- Так, может быть, он на заседании в каком-нибудь... - робко сказала Клара.
И так могло быть, конечно. Но тогда мы просто попадали в идиотское положение. Что же, ночевать с убитым змеем, что ли? Мы на диване, а он на полу? Кроме того, мы сейчас обязательно должны были куда-то спешить, кому-то рассказывать, что-то делать, что-то доказывать, а не спать. Мы стояли с Потаповым и молча глядели друг на друга, не в силах сообразить, что же надо делать.
- Да в чем же дело наконец, что у вас там, в дурацком мешке? - вдруг воскликнула Клара.
- Смерть свою за собой таскаю, - усмехнулся бригадир.
И тут сторож вдруг посмотрел на него и сказал:
- А ведь похоже - он где-то здесь! Столяр от него приходил за лампочкой, говорит - директор послал. Сходите-ка к нему в столярку.
Но и в столярке никого не было. Опять мы стояли и думали. Но тут вдруг какое-то вдохновение осенило меня, я схватил мешок и сказал:
- Пошли!
Обогнули все здание и около спуска в глухой церковный подвал на круглом сирийском надгробье, высеченном из гигантского голубого валуна (сколько раз я говорил директору, что его нужно убрать), увидели деда. Он сидел и курил. Я его окликнул. Он поднял голову и спросил, как всегда ничему не удивляясь:
- Неуж столько золота накопал?
- Где директор? - спросил я свирепо. Он усмехнулся.
- Ну а где ж ему быть? Дома чай пьет с клубничным вареньем.
- Ты не ври, - сказал я сердито. - Здесь он где-то...
- Ишь ты, как тебе некогда, - удивился дед. - Да ты только что приехал, что ли?
