успех. Запихивай его горстями в луженую глотку. Подавись этим долбаным успехом!
— Ну ты и хитро сделанный, конечно, — раздался в наушнике голос генерала Плетнёва, который лично сидел снаружи в крытом белом фургоне, наблюдая на камерах процесс заглатывания объектом наживки.
Стальной не любил, когда военные физически участвовали в таких тонких операциях. И еще в Москве спорил с Плетнёвым, но генерал настоял на своем.
— Я тебе не квашня пузатая, которая в генштабе по стулу расползается задницей размером с коляску от мотоцикла "Урал". Я — боевой генерал. Звездочки свои в горячих точках выхаркал. Поэтому участвовать в операции буду лично с самого начала и до конца. А то ваши вечно наших задвигают, — сказал, как припечатал, Плетнёв.
— Потому что здесь пока ничего штурмовать не нужно. А когда будет нужно, тогда и подключитесь, — попытался возразить Стальной.
— Это не тебе решать, когда и как, — решительно осадил его Плетнёв. — Наверху дали добро. Так что не греми причиндалами. А то ненароком заржавеют. Ты не во всех местах стальной.
— А ты проверь, — огрызнулся Стальной.
— Уже проверил, — зарычал Плетнёв. — Потому и напоминаю тебе, как в таких случаях говорит наш дорогой президент: "Не надо борзеть, ребята!"
Сейчас восторг Плетнева подействовал на Стального, как ведро помоев, вылитое на голову. Он сжал кулаки. Его девочка, которая смотрела на него влюблёнными глазами, шла сейчас походкой феи по залу. А за ней наблюдал серый волк. В его глазах Стальной ясно видел всё, что будет дальше. Ее хрупкое тело в лапах этой сволочи. Ее глаза, которые в ужасе остекленеют, глядя в последний раз снизу вверх на зверя, который забирает ее жизнь.
Стальной чуял бешеный пульс Аль-Ваффы. Трепещущие в ожидании добычи ноздри. Для любого мужчины высшее наслаждение брать женщину. Амину Аль-Ваффе было этого мало. Он забирал их жизни. В память о Наде — той первой любви, которая не выжила. Его психология была проста: если та самая, единственная, умерла, то и остальные жить не должны. Он не успел взять ее как мужчина. Он не видел тот миг, когда убийца сжал горло его Нади и просто ждал, когда она затихнет, глядя на него расширившимися от ужаса глазами. Аль-Ваффа не смог тогда ее защитить. Он отдал свою девочку чужому мужику. И тот смотрел на нее сверху вниз. Он посмел посмотреть на нее сверху вниз! А такое право было только у Аль-Ваффы. Он должен был приподниматься над ней, глядя на ее красивое лицо, целуя в губы, которые тихо шептали бы его имя:
— Айва, Амин! Да, Амин, да!
Но не случилось. Аль-Ваффа не просто не смог ее защитить, он даже не отомстил за ее смерть. Потому что не знал имени убийцы. Поэтому он мстил девушкам. Забирая жизни похожих на его любимую, он платил дань ей, своей единственной. И свято верил в то, что его любимая Надя, встречая на небесах тех, кого он убил, чувствует успокоение от того, что не только она умерла такой молодой. Стальной знал, что шептал Аль-Ваффа, когда сжимал руки в перчатках на горле девушек:
— Во имя тебя, Надя. Во имя тебя, любимая. Интаумри — жизнь моя! Прими в дар жизни других.
Волна боли так захлестнула Стального, что он едва смог дышать. Тем временем Анка вышла из туалета и пошла мимо стола Аль-Ваффы. Тот едва заметно кивнул одному из двух телохранителей. Мужчина в черном костюме, сидящий спиной к Анке, вдруг резко вскочил на ноги и сбил ее с ног. Она упала.
— О, мадонна! Простите меня, синьорина! Я не хотел, — закричал мужчина, склонившись над Аней.
Аль-Ваффа вскочил на ноги одним прыжком. Мгновенно оказался возле Ани, оттеснив телохранителя. Присел на корточки и положил одну руку на сердце.
— Я прошу прощения за своего помощника! — в его голосе прозвучало искреннее сожаление. — Вы ушиблись? Какое горе!
Аня морщилась, держась за ушибленный лоб.
— Милая моя, как ты? Ответь мне, моя дорогая! — запричитала Рухама, обняв Аню обеими руками. — Какой же вы неловкий! — укоризненно бросила она телохранителю Аль-Ваффы, который сбил девушку с ног. — Разве можно быть таким неосторожным?
Мужчина лишь тяжело вздохнул, опустив голову.
— Вы совершено правы! — горячо поддержал Рухаму Аль-Ваффа. — Но сейчас не время для выяснения отношений. Синьорине необходимо поехать в больницу. Я сам ее отвезу в качестве извинения. Нужно проверить: нет ли сотрясения?
Аня бросила на него жалобный взгляд и молча кивнула.
Стальной почувствовал горячий пульс в голове. Всё! Ловушка захлопнулась. Этот волчара уводит твою девочку.
Успокойся, Стальной. Ты справишься и вытащишь ее. Ты успеешь. Нужно всего лишь, чтобы Аль-Ваффа раздел ее. Только это и больше ничего. Скрытые мини камеры, которые установил один из подкупленных людей Аль-Ваффы, заснимут, как человек с незыблемым авторитетом и бетонной харизмой нарушает клятву, которую с него не смогли снять самые известные духовные лидеры мусульманского мира. Ему говорили, что ислам не поощряет такие клятвы. Но он стоял на своем. И именно это сделало его самым харизматичным, но негласным лидером арабского мира, где заслужить такой авторитет можно только одним: честью. И эту честь ты у него отнимешь, Стальной. И ты справишься. Потому что операция просчитана до мелочей.
Стальной расплатился, вышел из ресторана, свернул на маленькую улочку, оглянулся по сторонам и запрыгнул в заднюю дверь белого фургона, расписанного отпечатками кошачьих и собачьих лап, обнимающих ядовито-розовые сосиски. На боку фургона змеилась витиеватая надпись: "Доставка еды для ваших питомцев".
— Добро пожаловать в чудесный мир кинематографа! — ухмыльнулся Плетнёв, не сводя глаз с шести мониторов, вмонтированных в стену фургона.
На мониторы выводились изображения с камер Рухамы, а также с камер наружного наблюдения и обычных дорожных камер.
— Ох, как я не люблю работать с Востоком! Ё-маё! Кто б только знал! Тьфу ты! Никогда не знаешь, что от этих лисов ожидать. Такие, понимаешь ли, хитровыкроенные, что они у тебя в руках крутанутся и сто раз выскользнут. Говорят "да", а сами думают "нет". Вот же бесовы дети! — зло сплюнул на пол Плетнёв. — Знаешь, Стальной, почему мы никак с иранцами договориться не можем? В языке фарси существуют шесть вариантов слова "да", которые различаются только интонациями. Или как говорят официально: звуковыми регистрами. Шесть! Туды их через коромысло! Потому что персидский язык — он как музыка, разделяется на регистры. Одно и то же слово можно одинаково написать, но разница в произношении и смысле будет колоссальной именно из-за интонаций. И вот по этой самой интонации любой иранец поймет: это "да" четкое, или "да, я должен подумать", или "скорее нет,
