- Что за ЮПТ такое? С чем его кушают?
- Так она мне говорит, сейчас я спрошу, это означает юнион... То есть по-нашему союз народного труда, так она ответила.
- НТС? Народно-трудовой союз? Так он все-таки в открытую занимается антикоммунизмом? Спроси-ка об этом поточнее. Где центр этого вашего ЮПТ Франкфурт-на-Майне? Трудись во благо родины, Иван.
- Она тебе сообщает, - передает Иван, - что в этом нет ничего опасного, у них можно этим заниматься.
- Ну разумеется, у них все можно, и все не опасно. Скажи ей, что я узнал кое-что о пропавшей папке.
- Как ты узнал? - спрашивает Иван.
- Передай так: папка с архивом "кабанов" пропала не в прошлом году, а буквально на этих днях, может, даже вчера, я точно ручаюсь за это. Может, эта деталь окажется ей полезной и наведет на след?
- Она говорит мерси и удивляется, откуда ты это знаешь? Я тоже тебе удивляюсь, - добавляет он.
- Не занимайся отсебятиной. Я еще кое-что знаю, но об этом пока рано говорить. Спроси: не связан ли кто-нибудь из работников архива с вашим неопасным ЮПТ?
- Так ты продолжаешь иметь упорное подозрение на этого барона? пытает меня Иван. - Так она спрашивает.
- Да, я подозреваю именно его. Если не он сам, то его сообщники. Откуда они, этого я еще не знаю: хоть из Ватикана.
- Ватикан не занимается такими делами, - оскорбленно заявляет Иван от имени мадам Констант.
- Вот поэтому я вам обоим и толкую про НТС. Они-то как раз такими делами занимаются.
- В этом она с тобой согласная. Она тебя благодарит и будет искать для тебя дальше.
А кукушка продолжает куковать. Иван, пытаясь развлечь меня, то принимается жаловаться на капиталистическую жизнь, на дороговизну больницы, в которой лежит дочь, на отсутствие заказов, то перескакивает на попа, видя, как я томлюсь. А я смотрю на телефон и слушаю звуки улицы. Проходит еще два часа - и ни одного звонка, словно все вымерло.
- Пойдем, я покажу тебе мастерскую, - предлагает Иван, - и немного поработаю. Если ты у нас поживешь еще месяц, я могу окончательно прийти к разорению. Но для нашей родины я готов трудиться и на это.
- Так что же ты трудишься вдали от нее? - раздражали меня эти Ивановы присказки, прямо сил не было, но до сих пор я терпел, а тут не выдержал. Кто он такой, чтобы так распинаться? Как ни крути, одно выходит: натуральный эмигрант, от этого не отвертишься. "Наша родина", "моя страна"... - что-то я не слышал о том, чтобы Командир или Виктор-старший трубили об этом на каждом перекрестке, а уж они-то трудились не за страх, а за совесть: у Командира звездочка золотая, у Виктора-старшего орденов полна грудь. Да у нас вообще не принято... А этот только и делает, что говорит, столько наговорил, что дальше некуда. - Кто ты такой, Иван? - продолжал я, накаляясь. - Рихард Зорге? Или полковник Абель?
- Кто они? - необидчиво заинтересовался Иван. - Это ваши люди?
- Кто такой Лоуренс? Небось слышал?
- Это ихний шпион, - тут же ответил Иван.
- Ихних шпионов знаешь, а про наших разведчиков не слыхал? Да, Иван, в самом деле далеко ты от родины оторвался.
- Ты на мой язык намекаешь? - обиделся Иван.
- Да, и на язык тоже.
- А сам как говоришь? - Иван злорадно улыбался. - Ты говоришь: "мадам Жермен", "мадам Констант". У нас так можно называть только таких женщин, которые гуляют на панели. А про порядочную мадам нельзя так сказать. Или ты все время говоришь: гран мерси. Это неверно...
Я тоже улыбнулся:
- Спасибо, Иван. Преподаешь мне урок хорошего тона?.. Что поделаешь, когда языком плохо владеешь.
- Я тоже плохо знаю ихние порядки, - согласился Иван. - Я бедный русский в этой стране.
- Вот об этом и речь: о твоем социальном положении. Оглянись на свою мастерскую, - мы уже прошли из дома через боковую дверь по коридору и оказались в низком просторном помещении, заставленном станками всякого назначения. - Да у тебя тут целый цех, Иван, во главе с подпольной электропилой. Я распознал твою душу, Иван: ты есть типичный мелкий собственник. А может, и не мелкий, это мы еще проверим. У нас, знаешь, какие мебельные комбинаты!
- Я знаю, - с грустью отозвался Иван. - В нашей стране не разрешают собственников, даже мелких. Но я же сам работаю от зари до зари, я никого не эксплуатирую, а меня - все. Я работаю под нажимом.
- Звонок-то мы услышим? - спросил я, заглядывая в раскрытые двери мастерской, откуда видна улица.
- У меня тут стоит второй аппарат, - Иван кивнул на столик в углу, напоминающий конторку. - Вдруг позвонит заказчик?
- Кто же тебя эксплуатирует, Иван? Заказчики? - Интересно все-таки, что он ответит.
- Я всеми эксплуатированный, - не задумываясь, отвечал Шульга. - Налог у меня кто отнимает? Эксплуататор. Цены кто повышает? Они, тоже эксплуататоры. А три месяца назад в Льеже открылась большая фирма, и все мои заказчики побежали туда. Скоро я совсем останусь без заказов и разорюсь.
- Четыре с плюсом тебе, Иван. Ты получил наглядный урок политэкономии на собственной шкуре. "Крупная буржуазия разоряет мелкую", - вот как должен ты был мне ответить. Тогда я поставил бы тебе пятерку.
- Тут все друг друга разоряют, - с готовностью подтвердил Иван. Каждый эксплуататор думает о самом себе, а не о других эксплуататорах. Никакой классовой солидарности. Они снизили цены на двери и рамы для окон, которые я делал.
- Можешь не объяснять, Иван. Крупное производство рентабельнее, чем мелкое полукустарное, вроде твоего. Усвоил?
- Они эксплуататоры, но я тебе скажу, что они дураки, - с усмешкой отозвался Иван. - Зачем они рассылают всем проспекты на двери и окна? Ведь это очень дорого стоит, красивые цветные проспекты, а они шлют их бесплатно, они только деньги теряют на этом.
- Пять с минусом, Иван, - я засмеялся. - Может, им как раз выгодно рассылать эти проспекты, иначе они бы их не рассылали. Не такие уж они дураки, Иван.
- Почему ты так думаешь?
- Потому что с помощью этих бесплатных проспектов они и переманивают твою клиентуру. Они на тебе заработали, Иван, на эти проспекты.
- Вот я и говорю, что они меня эксплуатируют, - уныло согласился Шульга. - Тебе хорошо, ты понимаешь нашу экономическую политику, а я всегда работал по устному разговору, мне трудно, я малограмотный Иван. В России я рос в нашей деревне, и сейчас тоже живу - в ихней деревне. Мы темные деревенские жители и закованы в цепи капиталистических стран. Приедет человек из города и тут же обманет меня, тут есть такие коммерческие вояжеры, которые всех обманывают. Они любили нас во время войны, когда мы освобождали их от бошей, а теперь они нас только эксплуатируют.
- Зачем же ты тут остался, о эксплуатированный Иван, закованный в цепи?
- Потому что я был дурак и поверил в ихний капиталистический рай. Все уехали, а я остался. И, кроме того, я полюбил Терезу. Она вела среди меня ихнюю пропаганду и не хотела ехать в Россию. А я полюбил ее в сильном виде.
- Расскажи же, Иван, как ты полюбил свою Терезу и как ты вообще тут оказался? В кадрах служил?
- Я был угнанный в Германию в ихнем эшелоне, - с готовностью начал Иван. - Мне было семнадцать лет, когда Германия стала наступать на нас, я работал в колхозе конюхом, и мне было хорошо в нашей деревне. Потом я два года работал на немецкой ферме, и меня там только мучили. Это было недалеко от Аахена, у меня был друг Николай, мы с ним прослышали, что Германию уже разбивают и в Арденнских лесах имеются партизаны. И мы убежали туда с Николаем. Нам дали оружие, научили стрелять бошей, и я стал "лесным человеком". Тогда я был еще русским, а сейчас стал маленько бельгийцем. Я сюда прибежал, как и был, даже пижамы не имел. Тереза не знала, богатый я или бедный, она боролась против своих родителей, но она любила меня. Когда я гулял с ней, то имел дисциплину нашей страны. И тогда я узнал о том, что ее отец сопротивляется против русского. Он ударил Терезу с помощью сабо. Я пришел в этот дом и сказал: "Почему вы сопротивляетесь против русского народа?" Он был хозяином, имел двадцать пять акров земли и дом. Он тоже много страдал во время войны, но он был приспособленный человек, он имел свои таланты до земли. Он говорит: "Я не сопротивляюсь русскому народу, но моя дочь - молодая девушка, а я ее отец". - "Мы с вами вместе страдали во время войны, - сказал я ему, - я тоже русский крестьянин и буду пахать вашу бельгийскую землю, а сына у вас нет". Он стал со мной согласный и сказал: "А мне про русских говорили по-другому, мне говорили, что они отнимают землю". - "Вы хороший отец, я вас благодарю", - и мы пожали наши руки. Я ушел, и Тереза любила меня еще больше. Но я знал, что нахожусь в капиталистических странах, где нам не верят. Тогда я позвал друзей-партизан и сказал им: "Вы пойдите в тот дом и купите там яичек. Но заплатите ему денег, чтобы он думал, что русские из хорошего народа". Мои друзья-партизаны пошли туда, куда я им показал, и купили яички. После этого времени я имел значение в этом доме, ее отец полюбил меня как сына, потом он дал мне знать, что я могу жениться на его дочке, хотя она имела только семнадцать лет. Мне нужно было иметь много разнообразных документов, чтобы сделать то, что я хотел. Прокурор отбросил мои бумаги, потому что в этих капиталистических странах русские были странные люди. Тогда я пошел к товарищу Степанову, который возвращал наших людей на родину, он был наш советский кавалерист и лейтенант, мы пили с ним вино. Товарищ Степанов хотел мне помочь как друг и брат, и он сказал: "На российской территории тоже есть девушки". - "Это правильно, товарищ Степанов, - ответил я, - но мы тут скитались в лесах, и у нас образовались новые девушки. У нас с Терезой большой л'амур". - "Тогда я помогу тебе, Иван, потому что понимаю твое сердце", - так сказал мне лейтенант Степанов, и он поехал со мной к судье ихнего правительства в иностранный город Уи. Судья просто отказал нам в плохом виде, он не хотел отдать бельгийскую девушку для русского партизана, но война еще продолжалась в Германии, и русские здесь были крепкие и имели значение, все сволочи нас боялись. "Тогда мы пойдем к твоему судье", - сказал мой товарищ Степанов. Мы продолжали наше Сопротивление. Я обратился до ихнего суда, и мне оказали доверие, что русский может иметь бельгийскую молодую девушку. Так мы сражались за нашу любовь.
