– Что ж удивительного, – небрежно ответил Легеня. – Нынче везде стреляют.
Вода сочилась из крана по капельке. У колонки выстраивалась очередь.
– Это да, – согласился Пыжов, – это верно… Ну, что, плоха старушка-то ваша?
Денис Денисыч промолчал. Ему не до пустопорожних разговоров было. Тем более с Пыжовым.
– Ну, бог даст, развяжет руки-то, – занудливо продолжал Пыжов. – На что вам тогда три комнаты? Я Тут недалечко квартерку вам приискал… Ах, красота!
– Слушайте, – раздраженно сказал Денис Денисыч, – я вам десять раз говорил, что никуда не уйду. Неужели трудно понять? Всю жизнь прожил тут, в этом доме, а теперь почему-то вдруг должен уйти… Странный вы человек, ей-богу. Да и закон на моей стороне.
– Это смотря какой закон, – проскрипел Пыжов. – Вчерась был один закон, нонче – другой…
Денис Денисыч набрал воды и ушел. Пыжов подставил свое ведро. Вода потекла ниточкой, потом и вовсе перестала.
– Тьфу, черт! – плюнул Пыжов. – Вот анафема…
– Власть новая, – сказал церковный сторож, старичок в гимназическом картузе, – а вода все равно, как при красных, – кап-кап… Чисто по карточкам!
В кране зашипело, забулькало.
– Ничего, – вздохнул старичок, – пойдет… А стреляли действительно. Возле самой караулки раза два пальнули.
– Патруль, – сказала толстая баба. – У нас ихний офицер стоит, давеча сказывал, будто ловили какого-то… ну, из энтих, какие листовки на забры́ лепят…
– Елегальную литературу, – пояснил старичок. – Что ж, поймали ай нет?
– Да пес его знает, они разве скажут…
«Так, так, – размышлял Пыжов, – нелегальная литература… Так-так-так… Ну, что ж, уважаемый Денис Денисыч, в Чека не выгорело, так может, бог даст, тут клюнет…»
Его осенило.
Придя домой, заперся на все задвижки; из большой конторской книги «Контокоррентные счета» (подобрал на мостовой, когда третьего дня новые хозяева банк шуровали) вырвал чистый лист и быстро, без помарок (дело привычное!), старательно выводя, как школьную пропись, сочинил следующее:
«Его высокопревосходительству господину генералу
Командующему Доблестной армией.
Я, нижеподписавшийся, Пыжов Митрофан Лаврентьев, честь имею донести Вашему Превосходительству как хозяин дома № 15 по Сапожному переулку по случаю неблагонадежности жильца Легени Д. Д., поскольку вышепоименованный Легеня Д. Д. заподозрен мною в хранении нелегальной литературы как-то…»
Он насторожился. Ему послышался чей-то незнакомый голос за стеной. Приник ухом к обоям – да, действительно, Денис Денисыч с кем-то разговаривал, и голос того, другого, что-то баском жужжал невнятно.
– Так-так, – пробормотал Пыжов вдохновенно. – Давай и его сюда, голубчика…
«… как-то газеты и книги…»
Вспомнил, что старых газет и книг у Легени было множество – три шкафа, небось пока разберутся…
«…газеты и книги разного содержания недозволенные. А также неизвестные люди ночующие подозрительные…»
Еще вспомнил дерзкое лицо Дениса Денисыча, когда возле колонки кричал давеча: «закон-де на моей стороне!» Ишь ты – закон… И приписал:
«Сам же Легеня Д. Д. состоит в родстве с известным советским комиссаром Луначарским, но скрывает. О чем всеподданнейше доношу.
К сему домохозяин Пыжов М. Л.
1919 года 16 сент.».
Затем надел парадный сюртук, плисовый картуз и, солидно постукивая тростью, отправился в генеральскую штаб-квартиру.
– Вот-с, ваше-ство, – сказал, вручая генералу сложенный вчетверо лист, – как будучи по гроб жизни предан присяге его императорскому величеству, в бозе почившему государю-императору… почел за долг и первейшую обязанность…
– Что-о тако-о-ое?! – вспыхнул его превосходительство, пробежав глазами пыжовскую бумагу. – Ваш квартирант связан с московскими комиссарами?! Да где же вы, сударь, до сих-то пор были?.. Где, я вас спрашиваю!
– Робел-с, ваше-ство, – пролепетал Пыжов. – Каюсь, робел-с…
Денис Денисыч возился на кухне с самоваром.
Только сейчас представил он себе всю опасность своего положения. Куда, конечно, было бы благоразумнее, увидев бегущего Ляндреса, захлопнуть окно, сделать вид, что ничего не заметил – ни выстрелов, ни смертельного страха на лице у задыхающегося, хрипящего человека. И потом лицемерно оправдывать себя тем, что не понял, почему бежал он, – что ж такое, мало ли что понадобилось, вот и бежит, в аптеку или куда там…
Нет, так поступить, то есть стать соучастником чьего-то преступления, может быть, даже убийства, он не мог. Значит, нечего и толковать об этом. Разумнее спокойно поразмыслить, как поступать дальше.
Что за листочки были у Ляндреса, Денис Денисыч догадался сразу. Кто о них не знал? И уж, конечно, знали те, что гнались и стреляли. Значит… Значит, надо быть готовым к самому худшему, потому что и Ляндреса и его листки будут искать именно здесь, в квартале, где он словно сквозь землю провалился.
Мимо окна проковылял хозяин. Вспомнился неприятный разговор у колонки. «Вот ведь как настойчиво выживает с квартиры, – подумал Денис Денисыч. – И чем я ему не угодил?..»
Самовар вскипел, забулькал с присвистом.
– Ну-с, молодой человек, давайте чай пить, – доставая чашки, сказал Денис Денисыч.
Обессилевший, осунувшийся Ляндрес сидел на диване, бормоча:
– Какой идиот… Какой кретин!
Он нервничал, места себе не находил: мейн гот, так провалиться!
Сразу же, как только за окном прогрохотали сапоги преследователей и улица снова задремала в рассветной розоватой тишине, он порывался идти продолжать расклейку.
– Чистое безумие, – сказал Денис Денисыч. – Они, без сомнения, рыщут где-то здесь. Понимают, что не свят дух, не растворились же вы, в самом деле, в воздухе…
– Ка-а-кой кретин! Ка-а-кой идиот! – заклинал Ляндрес, с остервенением колотя кулаком по вихрастой голове.
– Да бросьте вы! – строго прикрикнул Денис Денисыч. – Что за истерика? Стыдно! Подумаем-ка лучше, как дальше действовать…
– Но вы понимаете, я должен… должен!
– Что ж, так вот и пойдете среди бела дня?
– Но что же делать? Что? Что?
– Думаю, что придется уничтожить эти ваши листочки.
– Ка-а-к?! То есть как уничтожить?
– Да так. Сжечь, пожалуй, самое верное.
– Ни за что! Вот подожду до ночи, пойду и расклею. Ведь скоро новый матерьял принесут… Поймите!
– Ну, так давайте хоть спрячем куда-нибудь. Ведь каждую минуту могут зайти посторонние – домохозяин, священник… Да не исключено, что вот-вот и с обыском нагрянут.
– Ах, обыск… Да, конечно. А священник? Что за священник?
– К старушке. Просила вчера, я позвал.
Денис Денисыч осторожно, на цыпочках подошел к постели. Дыхание по-прежнему почти не слышалось, лишь живчик на виске.
– Послушайте, – громко прошептал Ляндрес. – У меня идея…
Ои неслышно в своих войлочных туфлях подкрался к постели умирающей, прижимая к груди пачку листков. Денис Денисыч приложил палец к губам: тише…
– Под матрас… а? Даже если обыскивать будут, не догадаются, умирает ведь… Да, может, еще и побоятся, мы скажем – тиф…
– Де… ня… – невнятно, чуть слышно произнесла старушка.
– Тсс… Что, милая? Что?
– Спит, – сказал Ляндрес. – Это она во сне.
Старушка вздохнула глубоко, спокойно.
Денис Денисыч стоял, не шевелясь, слушал.
Ти-ши-на…
И вдруг ненатурально звонкий, четкий, как в деревянные ложки за кулисами театра, раздался перестук конских копыт под окнами. Денис Денисыч украдкой глянул сквозь щель в занавеске. В ответ на испуганно-вопросительный взгляд Ляндреса кивнул:
– Они… Давайте-ка чай пить, – сказал спокойно. – Слушайте внимательно: вы пришли ко мне как к музейному работнику, предлагаете купить вот это… Ваша цена – сто николаевскими, я даю тысячу керенками… Мы торгуемся – поняли?
Он сунул в руки изумленному Ляндресу крохотную бронзовую фигурку раскоряченного Будды. И только успел разлить по чашкам жиденький чай, как сильно, требовательно загрохотали в дверь.
– Пейте же чай! – сердито шепнул. – Спокойно… Сто николаевскими, тысячу керенками…
И пошел не спеша открывать дверь.
Товарища Абрамова увели с утра.
– Ну, прощайте, профессор, – сказал, пожимая руку Аполлона, – увидимся ли – кто знает… У этих их благородий суд скорый, легки на руку, прохвосты… Прощай, Степаныч! – наклонился над рогожами. – Намучили старика, как бы не…
– Айда, айда! – тронул за плечо, заторопил конвойный. – Не наговорились…
– А ну без рук, дядя! – строго сверкнул очками Абрамов. – Мне торопиться некуда.
И пошел – прямой, спокойный, полный внутреннего достоинства, засунув руки в карманы перепачканного угольной пылью пиджака.
– Навряд вернется, – покачал головой Аполлонов сосед в милицейской шинели. – А старичок действительно как бы не тово… И собачонка его, почитай, всю ночь скулила… Не к смерти ли?
– Чья собачонка? – спросил Аполлон.
