же, не могла…
Как одновременно не видела и его самого, он не видел ее, но она была. Они были.
В детстве, мальчиком маленьким, к чудесам хорошим доверчивый, верил Серафим Петрович в Деда Мороза, то есть, собственно, в Бога доброго, такого же бородатого, как на храмовых росписях, и с подарками. Этот Бог любил послушных детей, что читают стихи. Серафим Петрович однажды даже писал открытку ему, и они опустили открытку с бабушкой в ящик. Правда, адрес бабушка вписала на открытке сама, говорила, в Лапландию, – обманула… Серафим же Петрович только написал в той открытке, чего он хочет. Он написал: «Луноход для Фимы».
Дед Мороз исполнил пожелание Серафима Петровича, подарил ему луноход, но по смерти бабушки он нашел открытку ту в нижнем ящике бабушкиного стола; впрочем, он к тому времени и без этой открытки знал: его нету.
– Ты протер? – опять спросила невидимая жена.
– Протираю.
Или есть, потому что, если падает пыль, должна быть сила, что принуждает ее к падению…
Серафим Петрович пшикнул «Гренадой».
Неисповедимы были пути Его, необъяснимы. Впрочем, так же точно неисповедимы были пути самого Серафима Петровича, потому что мог он пойти куда-нибудь, а мог не пойти, мог случайно наступить на жука, а мог и не наступить… Но если все-таки есть Он, при таком положении жизнь под сенью Его была бы нешуточным делом человеческого прощения и терпения. Мировая скорбь еще больше искажала очертания Творца, искажали их катаклизмы и эпидемии. Но особенно войны, братоубийство, убийства, дефолт искажали… Искажало все то, что он допускает. Ибо «раз даже волос…».
Словом, верить можно, но, однако же, доверять?..
Он невидим, потому что слишком велик, – так мозаика не видна в приближении, лишь издали слагается в целость. Он невидим, одновременно видимы следы Его, отпечатки стоп и рук на земной коре… и творения. Он огромен или же… мал? Потому что малое тоже невидимо…
– Ты протер?
Невидим, как жену невидимой делает перегородка кухонная.
«Если атом увеличить до размера футбольного поля, ядро его будет не более перечного зерна», – сказал телевизор.
«Или… горчичного?» – похолодев, подумал вдруг Серафим Петрович.
Он больше не пшикал, тряпкой по столешнице не водил. Затаив дыхание слушал…
«Вселенная состоит из атомов. Атом – мельчайшая частица химического элемента, сохраняющая все его свойства. Величина атома составляет менее десяти миллиардных метра в диаметре…» – слышал он. Жена рубила капусту, но, этот звук силой воли и сознания отделив, Серафим Петрович слушал сквозь его, думал сквозь… Вселенная состояла из атомов, так, может быть…
Бог из атомов состоит, поскольку Вселенная и вселенные – все из них состоит…
Он не больше, но гораздо, гораздо меньше всего… И величина его… «Менее десяти миллиардных метра в диаметре…» – подсказал телевизор.
Вот почему никогда никто не видел его. Нет, не так. Видел! – но не догадывался…
– Ты протер? – спросила, выходя из кухни, жена, делаясь видимой. Серафим Петрович молчал.
Серафим Петрович тоже из атомов состоял, это значило… Это значило, Серафим Петрович был частицей Его. Был частицей, сохранявшей все Его свойства…
Пыль лежала на трельяжной столешнице, и крохотная частичка ее, едва видимая глазом, состояла из… «Квадриллиона атомов», – подсказал телевизор.
Это значило…
Серафим Петрович пшикнул «Гренадой». Прогоняя жидкий развод, провел по грязи резинкой гребка. Подул и опять протер, бережно, с удивлением прикоснулся дрожащими пальцами к зеркальной расчистившейся поверхности.
Серафим Петрович впервые смотрел в глаза Господа Бога.
В подтверждение гипотезы Серафима Петровича предлагаем читателю рассмотреть точку в окончании рассказа нашего.
Точка эта содержит в себе миллиарды атомов.
БЛЭКАУТ
Блэкаут – системная авария в энергосистеме, сопровождающаяся массовым отключением потребителей.
«Отвяжись… отвяжись, отвяжись. Отвяжись…» – бормотал, рукавами взмахивал, пробегая по улице Народного Ополчения в восьмом часу вечера, в направлении центра некий Вадим Вадимович Страхобожкин. Он бежал, стихии ноябрьской сквозь, в глубине немых витрин отражением, на мгновение появляясь силуэтом растрепанным, запорошенным, в флюоресцентных снопах фонарей, оставляя следы свои спешные на печальной слякоти ноября, наступая на тени встречные, продираясь сквозь толпы снежные, и ужас, отчаянье, отвращенье читались в его лице…
Мы не знаем и не узнаем уже никогда, что случилось далее со Страхобожкиным, кто преследовал беднягу в этом нашем рассказе и кого умолял он, задыхаясь от ужаса, «отвяжись!», ибо в миг, когда собирались мы продолжить написание этой повести, на линии связи нашей с героем случился обрыв, вызвавший перерыв в электроснабжении, экран наш погас, и героя мы потеряли.
КЕСАДИЛЬЯ, или БЕССМЕРТНАЯ КУРИЦА
Кесадилья – курица в мексиканской лепешке.
Александр Анатольевич Тогельман потрясенно замер над блюдом, что выбрал он за незнакомое название среди прочих блюд в суздальском кафе «Пикадилли». «Кесадилья» называлось оно. В этот миг Александр Анатольевич открыл закон вечной жизни.
«Снова курица, – понял он. – Вчера курица, месяц курица, годы курица, дома курица, с детства курица. Курица, курица, боже мой! До чего бессмертная птица…»
О вампирах же говорят, создания это живые, но мертвые, а у нас под землею в метро противоположные эдаким водятся: вроде мертвые, а живые…
Ф.М. Булкин
Четыре года минуло с тех пор, как Антон Николаевич Лютиков, кредитный инспектор отдела верификации ЗАО ТКС, понял, что он вампир.
Антон Николаевич налил, чокнулся с графином, выпил залпом, холодея от тошноты, закусил нежным лепестком говяжьего языка, поморщился, пережевывая, поковырял вилкой кровавый бифштекс и, с отвращением отодвинув от себя соусницу с чесночной подливой, снова налил.
Желудок кредитного инспектора издал тихий стон. Ужасно ныли натертые клыками десны. Десны ныли, но несчастный Лютиков не решался обращаться с этой проблемой в «Мастер-дент». Ему, в отличие от остального, смертного человечества, было не только страшно, но и стыдно.
Кредитный инспектор налил, чокнулся с графином и выпил.
Он был бессмертен, да! Но ему не чуждо оставалось все человеческое. И он стеснялся показаться специалисту. Он даже не признавался в своем проклятье жене. А больше всего несчастный кредитный инспектор опасался за сына. Вампиричество и бессмертие передавались в его семье по мужской линии, но пока что милый малыш отбрасывал на детской площадке довольно четкие тени.
Кредитный инспектор налил, чокнулся с графином и выпил.
Конечно, если бы Антон Николаевич четыре года назад знал свою страшную тайну, он раскрылся бы любимой женщине, и либо она согласилась бы, узнав весь этот ужас, «укуситься» и тоже стать вампиршей, либо могла взять и нажаловаться на него теще с подругами.
Кредитный инспектор налил, чокнулся с графином и выпил.
Нет и нет. Нет! Даже знай тогда Лютиков свою
