бы даже поняла его, учитывая обстоятельства. Любой бы понял. Он слишком хороший.
– Ты для меня самый важный человек на свете, понял? Я никому не позволю встать между нами. – И я снова обнимаю его, утыкаясь лицом в грудь, а он мягко прижимает меня к себе.
– И я. Кейт, ты тоже самый важный для меня человек. – Он отпускает меня и вытирает щеки тыльной стороной ладони. – Я так тебя люблю. Сильнее всех на свете.
Знаю, глупо, что мне нужно было это подтверждение от него, но у меня от облегчения едва не кружится голова.
У Энди сегодня репетиция, поэтому из школы мы с Мэттом возвращаемся вдвоем. Стоит захлопнуть дверь, как мое сердце делает маленький кульбит. Мы впервые остаемся наедине с той пятницы, когда он появился на пороге папиного дома, и меня прямо разрывает от переживаний. Я будто одна из строчек в поэме.
Мы еще даже с парковки выехать не успеваем, а Мэтт спрашивает, не хочу ли я мороженого.
– Было же какое-то кафе возле «Тако Мак»?
– Да, «Брюстерс».
– Отлично. – Он быстро и энергично кивает. Слишком мило.
Ехать туда минут пять, и мы практически не разговариваем. Я то и дело поглядываю искоса на Мэтта, хотя пытаюсь этого не делать. Он смотрит только на дорогу, но на челюсти играют желваки. Понять, что у него на уме, почти невозможно.
На парковке у кафе пусто. На лавочке сидит еще один покупатель: пожилой белый мужчина, старательно поедающий огромный вафельный рожок всех цветов радуги. Мы следуем его примеру и тоже берем рожки: Мэтт – шоколадный, я – обычный. Еще я прошу вазочку, в которую можно положить рожок.
– Сядем у дерева? – предлагает Мэтт, указывая на небольшую скамейку на противоположной стороне парковки.
– Конечно.
Стоит нам занять ее, как на меня накатывает то же чувство, которое испытываешь, выходя на сцену. Когда сердце бьется в груди так часто и легко, что это напоминает икоту.
– Я знаю, что с прошлых выходных мы так и не поговорили, – начинает Мэтт.
– Ага. – Мое сердце начинает биться еще быстрее. – Так в чем дело?
– Ладно. Сейчас. – Он кивает и коротко улыбается. – Прости. Ты уже поняла, наверное, что мне нечасто приходится это говорить.
– Не спеши. – Я стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно.
Внимание Мэтта поглощено салфеткой, в которую завернут рожок: он то расправляет ее, то скручивает снова.
– Мы не так давно знакомы, – говорит он. – И это странно, потому что мне кажется, будто я знаю тебя целую вечность. Как если бы мы встречались в прошлой жизни.
– Мне тоже так кажется.
– И я даже не понимаю, почему так нервничаю. Нужно просто сказать уже. – Он моргает, с силой выдыхает, а потом смотрит мне прямо в глаза. – Ты все равно наверняка догадалась. Я гей.
Я замираю. Мое тело словно впадает в оцепенение. Сердце, легкие, каждая клеточка, каждый орган.
– Ох, – говорю я.
– Фух. – Мэтт сжимает рожок обеими руками и улыбается. – Я смог.
– Ага, – киваю я. Очень быстро. Словно, если кивнуть достаточно быстро, глаза перестанет щипать от слез. – Ты молодец. Спасибо, что доверился мне.
– Понимаешь, вроде понятно, что ты лучшая подруга Андерсона… Конечно, ты не можешь быть гомофобкой. – Он продолжает улыбаться. – Но я чувствую… – Мэтт вздыхает. – Даже передать не могу, насколько я рад.
– Ты никому не рассказывал еще? – спрашиваю я, и он качает головой.
– Сегодня вечером скажу маме. И твоей маме тоже, наверное.
– А отцу?
– Боже, нет. – Он сдавленно смеется.
– Мне так жаль. Это ужасно.
– Я просто рад, что больше с ним не живу. Прошлые выходные были… невыносимы.
– Что-то случилось?
– Нет-нет. Ничего особенного. – Мэтт умолкает и закидывает в рот кусочек рожка. – Просто здесь намного лучше, поэтому туда возвращаться не хочется, даже на выходные. Я так ненавидел свою старую школу. Там нет ни одной квир-персоны. Или есть, но никто не признавался. И тут я приезжаю сюда, и нас много! И есть Андерсон, который так беспечно к этому относится, понимаешь?
Я доедаю рожок и оставляю вазочку на лавочке.
– Впервые слышу, чтобы кто-то назвал Энди беспечным.
Мэтт смеется.
– И то верно. Но ты понимаешь, о чем я. Он так в себе уверен, все о нем знают, и я не могу не восхищаться. Я даже не знал раньше, что тоже этого хочу.
– Понимаю. То есть… у Энди ушло на это некоторое время, но он справился. И ты справишься.
– Спасибо, Кейт, – улыбается Мэтт.
У меня перехватывает горло.
– Знаешь, что самое забавное? Пока мы были в лагере, я был уверен: вы с Андерсоном встречаетесь. – Секунду он изучает мое лицо. – Так, у тебя мороженое тут, давай я…
И он двумя пальцами вытирает уголок моего рта.
По-моему, у меня мозг отказал только что.
Просто не могу осознать происходящее. Мэтт касается моего лица. Но он гей. И был геем, когда спросил мой номер. Все наши тайные улыбки и переглядки, все моменты, которые я бережно хранила в памяти как значимые. Все это нарастающее романтическое напряжение. Все эти поцелуи.
Все эти тщательно выверенные и поставленные поцелуи.
– Ошибалась ли ты когда-нибудь в людях настолько же сильно? – спрашивает Мэтт.
– Да, – тихо отвечаю я.
Только бы не расплакаться.
Однажды я расскажу ему. Через год, через два, может быть. Когда от одной мысли мне не будет хотеться сползти и спрятаться под полом. Расскажу за коктейлем. Нам будет двадцать пять. Эй, помнишь, как ты рассказал мне обо всем на лавочке возле «Брюстерс»? И я выглядела потрясенной? Это потому, что я думала, будто ты в меня влюблен. В меня и мою чертовскую наблюдательность. Королева Кейт Бестолковая наносит ответный удар. И еще один. И еще.
На следующее утро я встречаю Энди у дверей кабинета алгебры, и вид у него безумный.
– Привет! Мне нужно пописать.
– Сейчас же звонок будет.
– Просто отметься у мистера Как-там-его…
– Эванс.
– Мистер Эванс! Отлично. Просто скажи, что тебя тошнит или вроде того. – Он хватает меня за руку. – И пойдем.
– У тебя Старшее Т.
– Кейт, пойдем. Все нормально.
И он тянет меня за собой в корпус искусств по дороге к Богом забытому туалету. Я не могу до конца расшифровать выражение его лица. Кажется, он счастлив. Вроде бы. Почему бы и нет. Видимо, Мэтт рассказал ему все по дороге в школу. Он знает, что я знаю. И наверняка разрывается от желания об этом поговорить.
Если смотреть на ситуацию
