И вот сейчас у Стремских 40 детей, частью усыновленные, частью в опеке.
Дом
Проникшись уже издалека сильным уважением к отцу Николаю, который живет в полном соответствии со своей благородной философией, я еще в Москве представил себе добротный дом, в котором проживает священник, где отдыхает от трудов и из которого он захаживает в сиротский приют, чтоб иногда на досуге любить детей и заниматься также иной благотворительностью.
Я не угадал.
Большой дом Стремских оказался весь наполнен детьми. Он весь в игрушках, в велосипедах, в колготках, в байковых застиранных рубашках, в криках, в соплях, в маленьких детских кроватях. Да и сами они, дети, бегают, орут и мешают, отвлекают от всего - за что ни возьмись. Вы легко можете домыслить подробности этой роскоши человеческого общения.
Мы сели с батюшкой на диван беседовать. Дети периодически забегали к нам по своим делам, но отец Николай их с тихой строгостью отваживал. Он сидел на диване прямо и устало смотрел на меня своими спокойными серыми глазами. У отца Николая худое, бледное, изможденное лицо. Я, глядя на него, думал о посте, молитвах, коротких часах сна, безденежье, огромном, висящем на нем долге в 500 тысяч новых рублей, хладнокровных чиновниках, далеком государстве, которое слишком занято своими проблемами, о новых сиротах, которых уж некуда и не на что взять к себе...
- То есть это что означает, что вот они тут, эти все дети?
- Живут они здесь.
- Как - все?
- Нет, не все! Кого первого взяли, те живут. А новых чередуем. Матушка ведет график... Постоянно у нас живет... 23, по-моему. А 20 - чередуются.
- А тут тоже с ними воспитательницы?
- Нет, матушка со всеми занимается одна. Разве только со стиркой ей помогает прачечная при храме.
- Скажите, отец Николай! У вас свои-то родные дети есть?
- Родные? Это в секрете держим. Чтоб не травмировать никого. Родные, усыновленные, в опеку взятые - для меня нет разницы. Фамилия у всех Стремский пишется.
- Сколько тут у вас комнат?
Батюшка стал считать...
- Раз, два, три четыре... Всего семь.
Вроде много! А на 20 с лишним человек - не густо.
Мы прошли с отцом Николаем по дому. Наверху самое интересное - комната матушки Галины. Она там работает в свободное от детей время: она ведь, мы знаем, дипломированная иконописица. Там висят ее работы, и такое впечатление, будто я их где-то видел...
Отец Николай мне все разъясняет:
- По правилам иконописи положено брать старые иконы и с них срисовывать. Получив прежде на то, разумеется, благословение. А не из своей головы рисовать! Это только католики могут так, с живого человека срисовывать. Да и у нас, конечно, есть такие самозванцы, которые не имеют элементарных понятий, а берутся писать иконы...
Посмотрев на правильные, срисованные с эталонов иконы, идем дальше по дому. Остальные комнаты уж все детские, сплошной такой детский сад. Исключения, впрочем, есть, вот еще недетская территория:
- Тут старшая живет, Настя, ей 12-й год. Так ей дали отдельную комнату.
Комната площадью метра 4, ну, может, 4 с половиной. Кровать, тумбочка... Впрочем, больше ничего бы и не влезло.
- Отец Николай! Вы что делаете в свободное время?
- Да все то же... Детей воспитываем. Днем мы все в гимназии. Дети учатся, я преподаю. Вечером тут собираемся. Беседы происходят... Все как в обычной семье. Жизнь такая нам нравится, и в этом мы находим успокоение. Сейчас вот у них один вопрос - велик дай. А дай, так под машину попадет. Значит, надо это организовывать, смотреть за ними... Одного еще можно выпустить, а восемь велосипедов сразу - это что ж на дороге будет? - Такие штатские размышления не очень вяжутся с официальной, при серой рясе, наружностью батюшки.
Он подумал и добавил:
- Вот телевизор еще у нас. Хорошо, что антенна сломалась, а то дети б не удержались, смотрели бы. А без антенны - хорошо! Вот кино на кассетах, тут разная тематика: хочешь про паломничество, хочешь про монастыри, хочешь проповеди. Все есть, даже про природу!
- Отец Николай! Тут дети ваши мне говорят: да знаем мы эту вашу Москву, бывали и не раз. Это они так сочиняют, для развития фантазии? Уж тут какие турпоездки, в нищете-то...
- В Москве? Были многие уже. Это у меня закон - когда я езжу на сессию (а я учусь в духовной академии, заочно), то я беру с собой пару детей, чередую их, - почти все уже были. Думаю, вот всем вместе съездить в Сергиев Посад, поклониться Сергию, нашему небесному покровителю - да денег нет...
Дети в прошлой жизни
Отец Николай рассказывает:
- Дети у нас разных национальностей, мы на это не смотрим - и казахи, и татары, и немцы. Но при крещении даем им русские имена. За те пять лет, что дети у нас, - это уже совершенно другие дети. Они к нам какие попадают? На глазах у одного мальчика отчим зарубил бабушку топором - голову расколол надвое! Отчим сидит, у мальчика испуг. Или вот Настя рассказывала - ее с братом мать оставляла дома и не приходила домой по три, по четыре дня. Дети сидели голодные... У Насти теперь гастрит в тяжелой форме, как мы ее взяли, год рвоты у нее был, потом наладилось. А вот Параскеву взяли не так давно, так мы с ней устали, она не выходит из больницы. Никак не может встать на ноги. Ослабленная! У нее и печень, и почки, и легкие - все больное. Может, за лето удастся закалить.
Матушка Галина напоминает:
- Первое время у них все запасы были под матрасами. Поужинали, пообедали и что не съели, под матрас. - Матушка смеется довольно, поскольку дело прошлое и все хорошо кончилось. - А то они думали, что сегодня их накормили, а завтра еще неизвестно как. Еле от этого отучили. Многие дети не знали, что бывают такие вещи: колбаса, апельсин, банан. Им родители хлеба покупали, они ели. С водой. А другой еды не знали.
Отец Николай не смеется, он, как всегда, серьезен:
- Отцы и матери их творили с сожителями разврат на глазах у детей. Многие родители посылали детей воровать: "Иди куда хочешь, но еды принеси". И они теперь рассказывают, что - воровали. Такие бывают страсти... Вот девочка одна, ей года четыре было, так родной отец над ней издевался сильно. Брал за ноги брат ее старший рассказал - и бил ее об стену. Теперь у нее одно ухо не слышит. Ребенок инвалид на всю жизнь. И речь была неразвита... Но теперь стала поправляться в нормальных условиях. Пошла в первый класс - не смогла учиться. Забрали из школы, через год отдали еще раз.
Вот, видите, Варя - у нее неправильные, недоразвитые пальцы на левой руке. Из-за этого мать (она, кстати, врачом работает) от нее отказалась. Хотя девочка нормальная, хорошо развивается. Она учится хорошо. Мы ее еще на пианино научим. У таких еще больше рвения, кто чего лишится.
По дороге из дома в храм мы с отцом Николаем проходим мимо забора, к которому прислонены гробовые крышки, их с десяток.
- Это у нас гробы выставлены на просушку. Вот старушка померла, достали гробы из сарая - а они плесенью покрылись... Стариков из дому выгоняют, и мы, кого можем, себе берем. Им главное, что уверенность есть: и отпоют, и похоронят по-людски.
Отец проректор
В обители развилась здоровая семейственность.
Тут работает старенькая, ей 70, мама отца Николая - представьте себе, на ферме, доит коров. Брат - экономом, ведет все хозяйство и латает дыры. Сестра - тут же, она монахиня. Отца тоже сюда привезли, он умер в прошлом году.
Еще тут служит шурин отца Николая (брат его жены Галины) - тоже отец Николай, он дьякон, и еще в гимназии проректором.
Проректору всего 30, он молодой, порывистый, увлеченный своим делом человек. (Такими изображали, например, героических геологов в старых советских лентах.)
Он худой, с редкой, совершенно дьяконской молодой бородкой, с блестящими глазами, он из тех спорщиков, которые не заводятся и возражают вам снисходительно, с уверенностью, что правда все равно за ними, а мы уж как хотим.
У него счастливое лицо человека, который видит перед собой нечто замечательное, скрытое от наших глаз. Он нам даже как будто сочувствует из-за того, что мы этого не можем увидеть.
Я уж насмотрелся, как они там живут, в трудах и заботах. А бывает у них тут весело?
- Как же, бывает! - У него мечтательно затуманиваются глаза. - Вот взять престольный праздник, Семена Верхотурского. Духовенство из окрестных деревень здесь, приезжает владыка митрополит, служится праздничная литургия, все друг друга поздравляют. Беседы между собой. Духовенство - по сути бойцы одного фронта... Одни проблемы! Родные лица увидеть - уже праздник. Потом братская трапеза. Кто-то пошел на детсад посмотреть, кто-то в гимназию заглянет, после дети концерт дают. К вечерку все разъезжаются.
- А так сесть, выпить - можно?
- Водки выпить - не возбраняется. Но не к лицу нам, да и дети кругом. Допустимо это в домашнем кругу, чтоб не на виду.
Пить мы с отцом проректором не стали. Мне даже как-то неловко было ему предлагать, несмотря на его терпимость, по крайней мере устную, к предмету. Я попытался поговорить с ним за жизнь на трезвую голову - и, как ни странно, получилось, он откликнулся и долго со мной обсуждал абстрактные вещи. Впрочем, может, это оттого, что для него это была форма проповеди? И он меня наставлял на путь истинный?
