могла достаться кому-либо еще, кроме него. Думая об этом, Горбовский испытывал гордость.
За короткое время новый Лев посвятил Марину во все свои мысли, абсолютно доверившись ей, отдавая всего себя, все свои драгоценные знания в ее власть (ибо Лев был крайне убежден, что он – это его мозг, и ничего более). Он приподнял завесу тайны над ЧП, рассказал о подозрениях относительно крота, и даже о мозамбикском вирусе был длинный подробный разговор. Спицыной льстило такое отношение. Вроде бы она не сделала ничего особенного, а ненависть Горбовского к ней вдруг испарилась, уступив место более сильному чувству, но с положительным оттенком. Все в мире перевернулось и встало на свои места, встало на этот раз крепко, устойчиво, надежно.
«Мне не верится во все это и хочется верить одновременно. Временами это сводит с ума», – признавалась Марина, когда изменившийся Лев совершал какие-то поступки, которых прежний Лев никогда бы не совершил.
«Если бы я тогда струхнула и не рискнула сдавать комиссию на практику, разве была бы я так счастлива с ним сейчас?» – этот вопрос Спицына задавала себе чуть ли не каждый день. Последствия ее смелого поступка были такими непредсказуемыми, такими удивительными, что все чаще Марина задумывалась о малой доле вероятности всего случившегося между ней и Горбовским, которого она теперь имела право называть просто Лев или даже Лёва. Он же, наконец, перестал фамильничать, называл ее при всех Мариной, а наедине – Маришей, и презрительные интонации навсегда пропали из его голоса, уступив место нежности и заботе.
Их отношение друг к другу как будто всегда и было таким. По крайней мере, им самим так казалось. Воспоминания о ссорах и злобных мыслях друг о друге выветрились с первым же длинным серьезным разговором, произошедшим еще тогда, во дворе ее дома, на качеле. Сейчас они вели себя как муж и жена, которые давно в браке и все друг о друге уже знают, до мельчайших привычек: спокойно, без демонстративных действий и фраз, достойно, уверенно. Оба не делали акцента на том, что связали свои судьбы после всего, что было. Такой исход казался естественным даже им самим.
По их внешнему виду никто бы и не сказал, что они влюблены, но скрытые от всех чувства бушевали внутри них, и все об этом догадывались. Когда сходятся два хороших человека, одного из которых так и хочется назвать великим, то уж явно они совершают это не по глупости. Оказалось, они были очень похожи по характеру и по взглядам на мир. Они нашли друг друга, и большего счастья от жизни им не требовалось.
Естественно, Марина теперь жила у Льва. Горбовский предложил ей это буквально на следующий день после того, как они раз и навсегда выяснили отношения. Затягивать с переездом не стали, разделяя взаимное стремление быть вместе уже постоянно, без отрыва друг от друга.
– Встречаться, словно два подростка – глупо и несолидно в моем возрасте, – сказал тогда Горбовский. – Давай пропустим эти детскости и поступим как взрослые люди. Надеюсь, ты понимаешь меня.
Немного ошарашенная быстротой событий, Марина согласилась, что, раз уж все уже выяснили и постановили, конфетно-букетный период ухаживаний выглядел бы действительно глупо и бессмысленно в их ситуации. Это был совершенно иной уровень отношений между мужчиной и женщиной. Они оба это понимали абсолютно точно. Ничего похожего не испытывали ни они сами прежде, ни их друзья и знакомые. Это была духовная близость даже сильнее кровного родства. И в это состояние они оба погрузились моментально, едва поняли, что ненавидеть друг друга больше не сумеют, а образовавшийся вакуум надо чем-то заполнять. Так они за одну минуту решили, что сразу перейдут к самому серьезному – совместному быту. Оба были более чем готовы к этой проверке, которая впоследствии сделала их еще более счастливыми.
Отец отнесся к переезду дочери очень странно. Сначала он взбесился не на шутку, что останется без женской руки, затем, когда понял, что дочь уже взрослая, и все равно сделает по-своему, смирился. Взял себе в два раза больше суточных смен, чтобы реже бывать на опустевшей квартире. С Горбовским он не изъявил желания знакомиться, да и сама Марина не хотела этого. Мало ли, что может выкинуть ее отец в очередной раз. Связи они не поддерживали. И Марине, и Леониду это казалось лишним. Спицын понял, пусть и не сразу, что дочь выросла и оторвалась от него. Пытаться вернуть ее казалось отцу унизительным, и ничего подобного он не собирался совершать. Леонид Спицын – военный. Он прекрасно обойдется и без помощи дочери, в конце концов.
Спицына теперь знала то же, что знал Горбовский и вирусологи. Обладая таким количеством информации, которая раньше тщательно от нее скрывалась, она стала ощущать себя более уверенно среди коллег. В НИИ она появлялась довольно часто, теперь в качестве внештатного сотрудника. Никто не был против ее визитов и бескорыстной помощи. Никто бы не прогнал Марину из НИИ, даже если бы они с Горбовским не сошлись столь внезапно, казалось бы, на пике своей неприязни друг к другу. Механизм, шестеренкой которого Марина успела себя ощутить, незаменимой частью которого она стала в день побега инфицированного пса, больше не мог работать слаженно без ее присутствия. Нутром это ощущала не только девушка, но и вся большая научная семья.
К угрозе из Мозамбика Марина отнеслась, как видавший виды вирусолог – спокойно и по-рабочему. Никакой паники не было, не было даже сиюминутного шока, и это покоряло Льва в ее характере. Спицына, точно так же, как он, умела принимать самое страшное без слез, испугов и истерик – она сразу начинала думать о том, как можно исправить дело, чем можно помочь, а не о том, как такое могло случиться и кто виноват. В этом сказывалось суровое воспитание Леонида Спицына – человека, не терпящего излишней эмоциональности, вырастившего дочь в лучших традициях солдатской казармы.
…На памятник Гектору скидывались всем НИИ. Теперь монументальная плита из мрамора с гравировкой лица покойного торжественно возвышалась над могилой.
Все было кончено. Еще некоторое время люди постояли на своих местах, размышляя о несправедливости и жестокости судьбы, которая позволила так глупо погибнуть молодому и здоровому мужчине, начинающему микробиологу с многообещающими научными перспективами. В ушах все еще звучали слова Пшежня и Зиненко о том, каким был Стивенсон при жизни. «Поистине умный и талантливый человек с неординарным мышлением». И такая нелепая смерть… Как досадно, как горько от этого на душе.
Но вот – какое-то таинственное неслышное мановение, движение воздуха – и все очнулись от своих печальных, тягучих дум, и все как один
