— Написать деревенскимъ-то твоимъ, что ты вотъ хвораешь? Написать, что ты въ больницѣ-то, что-ли? спрашивала Анфису Фекла.
Анфиса вскинула на нее угасающій взоръ и прошептала:
— Напиши…
Женщины печально покачали головами, простились съ ней и ушли.
Наступило лучшее время для сѣверной полосы Россіи — начались свѣтлыя, бѣлыя ночи, правда, все еще по временамъ прохладныя, но уже дозволяющія спать спокойно. Дни были уже совсѣмъ теплые. Природа вся распустилась и благоухала. Ароматомъ дышали деревья съ молодой свѣтло-зеленой листвой, появилась сочная. трава на лугахъ. Пильщики набили себѣ мѣшки травой и уже спали на хорошей подстилкѣ. Житье подъ открытымъ небомъ дѣлалось сноснѣе, огни въ кострахъ на ночь уже не поддерживались и ихъ оставляли потухать. Въ одеждѣ пильщиковъ появилась нѣкоторая перемѣна къ лучшему. То тамъ, то сямъ мелькали новые ситцевые платки на головахъ бабъ, у мужиковъ виднѣлись свѣжія ситцевыя рубахи. Лица рабочихъ, выдержавшихъ крутую пору ранней холодной весны, сдѣлались веселѣе, но были и такіе, которыхъ сломили весенніе холода. Лихорадка и ломота дали себя знать. Хворые рабочіе мазали пораженныя ломотой мѣста керосиномъ, пили отъ лихорадки водку, настоенную на ивовой корѣ, отваръ изъ ивовой коры, но это помогало мало. Хворь, разумѣется, мѣшала имъ успѣшно работать. Желтые, изнуренные, они то и дѣло бросали пилить и колоть дрова и присаживались у костровъ или на солнечномъ припекѣ, дабы переждать приступы лихорадки и ломоты. Такіе больные составляли, разумѣется, бремя для артелей, въ которыхъ они работали, и артели отъ нихъ старались отдѣлаться, съ ними ссорились. Двѣ-три такія больныя бабы, заручившись кой-какимъ заработкомъ, побрели въ Петербургъ искать работы на огородахъ, считая огородную работу болѣе легкою. Одна баба поѣхала на пароходѣ тоже въ Петербургъ прямо для того, чтобы лечь въ больницу. Было бремя и въ артели, гдѣ работала Арина. Расхворалась Фекла и ее цѣлые дни трясла лихорадка, страдала ломотой въ ногахъ и еще одна женщина, то и дѣло бросавшая работу, чтобы присѣсть, отдохнуть, погладить болѣвшія ноги, а артель состояла всего изъ пяти женщинъ. Хорошихъ работницъ въ артели было только три, работа не спорилась и, вслѣдствіе этого, заработокъ, дѣлящійся поровну, уменьшился. Артель не могла выработать уже и по полтиннику, какъ три здоровыя женщины ни надсажались на работѣ. Арина очень объ этомъ горевала, плакались на свою судьбу и здоровыя демянскія женщины. Одна изъ нихъ, Марфа, предложила Аринѣ даже уйти отъ больныхъ и работать отдѣльно, ее поддержала и другая демянская женщина Устинья.
— Право, уйдемъ на новое мѣсто пилить. Чего тутъ? Ихъ двѣ больныхъ есть — пусть онѣ двѣ больныя вмѣстѣ и пилятъ, а мы трое будемъ отдѣльно пилить. Больная съ больной, а здоровыя съ здоровыми. А то что это такое! Мы ломъ ломаемъ, а онѣ сидятъ и хохлятся, говорила Марфа. Арина подумала и отвѣчала:
— Нѣтъ, дѣвушка, не говори этаго… Не по-божески это. Да онѣ скоро и поправятся.
— Гдѣ поправиться! Все расхварываются и расхварываются. Съ какой стати намъ черезъ нихъ въ работѣ себя обижать?!
— Да конечно-же отдѣлимся отъ нихъ, прибавляла къ словамъ Марфы Устинья. — Больныя тоже будутъ работать, а только меньше заработывать станутъ. А намъ зачѣмъ-же ихъ награждать? Небось, не помрутъ съ голоду и безъ насъ.
— Погодимъ, Устинька, еще денекъ, другой. Право, онѣ поправятся, стояла на своемъ Арина.
Марфа и Устинья подождали еще день, работали не охотно и, наконецъ, порѣшили вдвоемъ отдѣлиться отъ артели, ежели Арина не отдѣлится, о чемъ заявили и больнымъ товаркамъ. Арина, убѣжденная доводомъ, что больныя все-таки не умрутъ съ голоду, ибо все-таки понемногу будутъ работать, тоже, скрѣпя сердце, хотѣла отдѣлиться съ Марфой и Устиньей, но, при расчетѣ, Фекла до того горько заплакала, что Арина не вытерпѣла и, сама заплакавъ, сказала Марфѣ и Устиньѣ:
— Нѣтъ, не пойду я. Уходите вы вдвоемъ, а я останусь съ Феклушей. Она и къ моей покойной Акулинушкѣ была сердечна, когда та хворала, съ ней мы и Анфисушку вмѣстѣ свезли въ больницу, такъ какъ-же я еето покину?
— Да мы Феклу Степановну не покинемъ, мы рядомъ будемъ работать, а только отдѣльнымъ кустомъ, и коли ежели она очень расхворается, то мы всегда около нея походить можемъ, доказывала Марфа.
— Нѣтъ, нѣтъ. Я остаюсь, рѣшила Арина.
Фекла бросилась ее обнимать и плакала отъ благодарности.
Марфа и Устинья отдѣлились вдвоемъ отъ артели.
Арина осталась работать съ больными и заработокъ умалился до тридцати копѣекъ въ день, хотя больныя женщины надсаживались на работѣ даже черезъ силу. Видя все это, онѣ ужъ и сами стали уговаривать Арину, чтобы она уходила къ Марфѣ и Устиньѣ.
— Уходи, милушка, Богъ съ тобой… Довольно ужъ ты поработала на насъ, а то право и насъ-то совѣсть беретъ, что ты изъ-за насъ страдаешь. Уходи, — говорили онѣ.
— Нѣтъ, не пойду. Поправляйтесь пока, стояла на своемъ Арина.
— Такъ ужъ бери отъ насъ хоть по гривеннику за наше ослабленіе. По гривенничку въ день мы тебѣ отъ нашей заработки отдавать будемъ. Все-таки у тебя будетъ полтина въ день, ну а мы, больныя, съ двугривеннымъ останемся. Чего тутъ! Бери! Мы и на двугривенный прокормимся. Ты больше работаешь, тебѣ и большая заработка.
На это предложеніе, послѣ долгихъ настаиваній со стороны больныхъ, Арина согласилась.
Такъ проработали онѣ еще нѣсколько дней. По утрамъ и по вечерамъ къ нимъ приходили Марфа и Устинья спровѣдать больныхъ и хвастались, что вырабатываютъ по восьми гривенъ. По вечерамъ Марфа и Устинья приходили съ своимъ чаемъ и сахаромъ, и поили больныхъ и Арину; разъ принесли два фунта баранокъ, другой разъ ситнику. Очевидно, что онѣ хоть и отдѣлились отъ больныхъ, но совѣсть ихъ была неспокойна, и онѣ хоть чѣмъ-нибудь старались утѣшить ихъ. Однажды онѣ пришли вечеромъ раньше обыкновеннаго, были сильно взволнованы и объявили, что Анфиса въ больницѣ умерла. Вѣсть эту принесъ имъ мужикъ, зарубившій себѣ топоромъ руку и ходившій въ больницу къ доктору и справлявшійся объ Анфисѣ.
— Не выжила-таки, голубушка! воскликнула Фекла, заплакала и стала креститься, говоря:- Царство небесное ея душечкѣ, покой ей вѣчный, голубушкѣ…
Крестилась набожно и Арина, крестились и другія женщины. Арина, всхлипывая, бормотала:
— Панихидку… непремѣнно надо панихидку отслужить… Вотъ по Акулинушкѣ да по Анфисушкѣ вмѣстѣ и отслужимъ. Тяжелый камень у меня на сердцѣ лежитъ, что я по Акулинушкѣ до сихъ поръ панихидки не отслужила. Она, голубушка, то и дѣло мнѣ по ночамъ снится и словно проситъ, чтобы я по ней панихидку отслужила.
— Отслужимъ, отслужимъ, въ воскресенье-же отслужимъ, поддержали Арину Марфа и Устинья.
— Да, да… Сложимся по гривеннику и отслужимъ. Нельзя безъ панихидки, товарки вѣдь мы тоже покойницѣ были, подхватила Фекла, все еще плача.
При больныхъ разстроенныхъ нервахъ — она долго плакала.
На утро Марфа и Устинья собрались въ больницу, проститься съ покойницей Анфисой. Когда онѣ, отправляясь въ путь, зашли по дорогѣ къ шалашамъ Феклы и Арины, къ нимъ захотѣла присоединиться и Арина.
— Пойду и я съ ними, Фекла Степановна, сказала она Феклѣ. — Надо сходить проститься съ Анфисушкой. Вѣдь сколько горя-то мыкали вмѣстѣ!
— Да конечно-же сходи. И мы-бы пошли, да вотъ хворость-то меня и землячку одолѣла, кивнула Фекла на желтую, испитую отъ лихорадки и ломоты товарку. — На вотъ отъ насъ на свѣчку… Свѣчку въ церкви поставишь за упокой, прибавила она, подавая Аринѣ три копѣйки.
Арина быстро накинула на голову новый ситцевый платокъ, пріобрѣтенный ею съ недѣлю назадъ на деревнѣ у прохожаго торговца-татарина, и отправилась вмѣстѣ съ Марфой и Устиньей въ путь.
Вышли женщины рано утромъ, въ больницу пришли часамъ къ одиннадцати, но тамъ имъ сказали, что Анфиса ужъ отвезена въ сельскую церковь, что сегодня ее хоронятъ на сельскомъ кладбищѣ. Въ церковь пришлось идти обратно. Такъ какъ было уже поздно и женщины боялись, что обѣдня отойдетъ и Анфиса будетъ похоронена безъ нихъ, то онѣ пустились бѣжать до церкви. Войдя въ церковь усталыя, запыхавшіяся, онѣ все-таки застали отпѣванье. Анфиса лежала въ дощатомъ некрашенномъ гробѣ съ вѣнчикомъ на лбу. Когда-то широколицая, она до того осунулась, что ее узнать было трудно. Толстый ея носъ, луковицей, заострился, выдвинулся впередъ подбородокъ, на глазахъ лежали двѣ мѣдныя монеты, очевидно остатокъ ея расходныхъ денегъ, оставленныхъ ей товарками. Арина заглянула ей въ лицо и ужаснулась.
— Дѣвушки, да она-ли это? съ сомнѣніемъ обратилась Арина къ Марфѣ и Устиньѣ.
— Она, она. Вонъ и колечко ейное мѣдное на рукѣ. Мѣдное, такъ не сняли.
— Да вѣдь такія мѣдныя колечки у многихъ есть. Право, какъ будто не она, твердила Арина и тогда только перестала сомнѣваться, когда священникъ отпѣлъ Анфису.
